Скрытое противоречие, как бы таившееся в завершенной целостности образной системы романтической героики наших будней, касалось прежде всего авторской позиции, определенным

образом ориентированной во времени и пространстве: закрепив за своим персонажем кульминационное мгновение его деятельности, многократно повторив замершие теперь и здесь моменты его существования, автор лишался возможности передать движение, развитие внутренней и внешней жизни героя. Для того чтобы убедить зрителя в предельной наполненности настоящего, он укрупнял, уплотнял его признаки и атрибуты, самая материальность которых отрицала движение из прошлого в будущее, от одного состояния к другому. Поднятые в воздух и застывшие орудия труда подчас не обогащали, а скорее обедняли художественный образ своей однозначностью, своей неизменной принадлежностью только этим времени и месту. Непосредственность наблюдения постепенно оборачивалась неписаной нормой изображения человека, профессиональная, социальная, даже психологическая и эмоциональная характеристика которого сводилась к повторявшимся из холста в холст наборам обстановочных атрибутов. Эмблемы строительства, брусчатка, рыболовства, хлебопашества омертвлялись заранее заданными формами, превращая самую личность героя в атрибут, функцию производства.

Необходимо было прорваться в глубину внутренней жизни героя, а для этого нужно было изменить временную и пространственную установку автора, требовалось перемещение творческой точки зрения, которая позволила бы увидеть действительность не в двух измерениях, а в ее многомерности, в динамике развития, в становлении. Только так можно было дать внутреннюю свободу персонажу, позволить ему раскрыться во всей полноте жизненного существования, всегда ориентированного на будущее, пребывающего в настоящем и основанного на прошедшем опыте.