Положение меняется, когда живопись является наглядно-зримым свидетельством жизни, ее сиюминутной реальности. Красочная стихия оживающей на холсте материи способна убедить без логических доказательств, без умозрительных построений, неоспоримая в своей данности.

Ей чужда недоговоренность ожиданий, прогнозов - все заданное, представимое кажется осуществленным в месиве густых мазков (П. Кончаловский с его пейзажами и натюрмортами, с его Новгородской серией или Машков со всей роскошью его Хлебов, Мяса, хрусталя и фарфора, теснящихся на столе у зеркала), реализовано в становящихся, по словам Фалька, гармониях.

Такого рода трактовка живописной задачи отнюдь не исключает смысловой и даже символической роли красочного пятна; однако экспрессивные моменты колорита в этом случае не являются первоначальным условием, но вытекают как следствие из самоценного по своей значительности раскрытия цветоносной природы реальности.

Конкретность, чувственная достоверность живописного видения обладает самостоятельным свойством православие временного порядка. Сама тщательная проработка холста уже закрепляет собой сейчас, здесь пережитого впечатления. Нам не нужно ждать и угадывать - живописный образ природы, пространства, вещей, цветовое решение портрета или сюжетной композиции даны нам как найденное установившееся целое, как настоящее, преобразившее разрозненность в единство, хаос в порядок, гармонически соединившее частное и особенное со всеобщим.

Проблема цветовой формы в ее конкретном решении у лучших советских живописцев (Петров-Водкин, Нестеров, Кончаловский, С. Герасимов) получала отнюдь не формальный смысл - это отлично сознавали и сами художники. Летопись дня текущего, свидетельство о современности обретали непосредственность и прямоту выражения.