Проектность художественного мировосприятия в большей или меньшей степени всегда сохраняет элемент эстетического волюнтаризма, связана с потребностью вмешаться в естественный ход вещей, подчинить видимый мир высшей идее,

предзаданным целям: для этого необходимо преобразовать пространство, которое нужно выстроить или упорядочить, для этого требуется исчислить время, которое необходимо растянуть или ускорить.

Первое послереволюционное пятнадцатилетие принесло с собой особенно энергичный выплеск подобных настроений. Однако уже тогда в интонацию праздничной уверенности вплетались мотивы тревоги за людские судьбы (Петров-Водкин), горькие воспоминания и настораживающие предчувствия (А. Платонов). В тридцатые годы, предшествовавшие второй мировой войне, они имели серьезные основания и вызывали сочувствие.

Живописец С. М. Романович писал в 1932 году: По нашему мнению, любовь к действительности есть тот скрытый огонь и то тепло, которые мы необъяснимо чувствуем и которые, послужив побудителем к созданию произведения, навсегда сохраняют его от смерти. Для того чтобы выразить это живительное творческое чувство, необходимо найти язык, соответствующий и свободный, такой, чтобы действительность проходила через него не запятнанной ложью и не обезображенной неловкостью  художник без любви к действительности не может создать, при всех своих достоинствах, как избавиться от комплексов, произведения реального, и наоборот, в высшей степени не одаренный чувством стиля человек, если в нем есть любовь к действительности, может дать произведение абсолютной ценности.

Мыслям, высказанным Романовичем, как бы вторят слова Р. Фалька, записанные за ним во время бесед, проходивших десятью годами раньше: Художник, который не изучил натуру, никогда не сможет овладеть тем языком, на котором он должен говорить, никогда не услышит музыки цвета и не станет художником, так же как глухой не станет музыкантом. Реализм в искусстве связан с цветом. Все зримое живописцем должно быть воспринято через цвет. Нетрудно заметить, что независимо друг от друга они говорили об одном и том же: задачи творчества для них как бы коренились в самом художественном процессе, однако в поисках языка живописи требовались любовь к действительности, реальность цвета - все то, что принадлежит наличной данности природы и человека, не тому, что будет или задано, но тому, что есть, что надо знать и чем необходимо дорожить, чтобы создать произведение абсолютной ценности.