Живописец как летописец своего времени, его искусство как живой знак эпохи несли ответственность за память, которую они должны были оставить в истории.

Если разработка темы порой и звучала в торжествующе-уверенных тонах, то это не означало одноплановости ее реальных возможностей: свидетельство включало в себя мечты и надежды на будущее, предостережение, серьезность размышлений над пройденным и пережитым.

Рассматривая произведения тех лет, мы словно читаем страницу за страницей правдивой летописи, отворяем одну из множества дверей в прошлое. За каждой из них своя, исполненная смысла и значения, жизнь. Здесь и деятельная, меняющая привычный уклад ежедневность с лицами людей молодого поколения (Рабфак идет Б. Иогансона, Девушка в красном берете Г. Ряжского), и резкие контрасты старого и нового (Пейзаж с дирижаблем и Старый Воронеж Ю. Щукина). Зрителю дано заглянуть в частную жизнь человека тех лет, прикоснуться к затаенным, интимным сторонам его существования, увидеть его на работе, на улице, в поле и на производстве, войти к нему в дом, угадать, какой книгой он зачитался, что любит, о чем мечтает. В этом многолюдном собрании лиц п-150, характеров, типов, среди хорошо знакомой нам классики советского искусства начинают настойчиво напоминать о себе художники, произведения которых именно в силу их непосредственной причастности к историческому этапу культуры влекут к себе тайной ушедших людских судеб. Так невольно вглядываешься в картины А. Щипицына, жанровые полотна которого - Женщины, ушедшие за клюквой (1938), В столовой (1932) - кажутся такими непритязательными, почти незаметными. Между тем история, рассказанная простыми словами, без нажима, живо трогает и многое значит: здесь и ежед-невность трудового быта, и душевная теплота отношений между людьми, и та поэзия будней, которая внушает чувство нежности и доверия к человеку, его жизни, быстротечной и значительной.