Тема свидетельства о жизни в самых разных, общих и частных, ее проявлениях предъявляла автору ряд требований, исполнение которых придавало искусству этого периода характерные

содержательно-пластические особенности: во-первых, свидетельство не могло быть отвлеченным умозаключением, абстрактным рассуждением - это должен был быть живой факт, нечто наглядное, очевидное; во-вторых, свидетельство всегда было четко ориентировано, направлено от авторского я на другого и других, оно было объективно в том смысле, что его целью служил не субъект, автор-свидетель, а тот предмет, явление, лицо, о котором сообщалось в произведении искусства. Знаменательно, что при этих условиях автопортрет требовал от художника особого, стороннего взгляда, способности видеть себя как другого: вспомним суровую объективность автопортретов Нестерова, Кончаловского, Фалька, взирающих на себя со взыскательной требовательностью, словно живописец-автор ставит автора-живописца перед судом собственной совести.

Свидетельство такого рода персонально и активно - очевидцем мог быть только человек, лично заинтересованный в судьбах того или тех, о ком он свидетельствовал. Пассивная созерцательность холодного наблюдателя была изначально чужда его авторской позиции. Совершенно ясно, что непосредственность художественного высказывания, чувственная достоверность образа, способность возбудить мысль, взволновать воображение, заставить сочувствовать совершенно необходимы поэтике такого рода.