Так не строят! - 2 - Страница 2 - Красницкий Евгений. Форум сайта

Так не строят! - 2

Водник

Дата: Вторник, 19.03.2024, 16:37 | Сообщение # 41

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3592

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Переработанный вариант

Глава 7.
Март 1126 г. Кордон. Архипелаг ГУЛАГ.

В то, что пришлось увидеть на новом месте отставной хилиарх не мог поверить до сих пор. Вернее, не то чтобы поверить – понять. Уж очень чудным, даже по меркам Кордона, оказались острова посреди болота. Теперь отец Меркурий вспоминал суматошный и чрезмерно богатый на впечатления день и пытался разобраться в увиденном. Получалось плохо.
"Итак, главная тайна покойного боярина Александра оказалась весьма вонючей. Нет, не в том смысле, что порой вкладывают в это слово в Городе. Просто в этой Сибири действительно воняло, хуже, чем в квартале кожевенников или рядом с рыбными ямами в Херсонесе. Больше всего это походило на чарующий аромат лагерных отхожих рвов. Но смердело не тем, нет. Хотя, и этим тоже. Разным, но довольно противным, хотя и не всегда.
Кстати, что за странные названия для островов в болоте: Сибирь, Магадан, Колыма и Воркута, а всё вместе – Архипелаг Гулаг. Примечательно, что никому и из местных, и из ратнинцев эти непонятные слова ничего не говорят, а Поднадзорный, услышав, не смог справиться с собой. Помнишь, Макарий, как широко сначала распахнулись его глаза, а потом он с громадным трудом сдержал смех? Потом всё же не выдержал и пошутил: "Убирать снег в Сибири. Весь". И получил ответ, что покойный боярин Александр говорил так же. Стало быть, шутка была известна им обоим. И откуда? Что-то много этих "откуда?" и "как?" накопилось в отношении Поднадзорного...
Но ты ведь убедился, что знания, умения и империй боярина Михаила не от дьявола. Однако, у них слишком много общего с убитым боярином Александром – отступником и, местами, гонителем христианства, раскаявшемся только на смертном одре. Причём, не из страха посмертного воздаяния – такие, как он, не боятся и ада, а после разговора с Поднадзорным. Что он сказал умирающему отступнику? Как сумел спасти христианскую душу? Не ведаю!
Но вернёмся чуть назад, Макарий. Поднадзорный и боярин Александр уж очень похожи. Не внешностью, не делами, хотя и делами, порой, тоже... Скорее, какой-то внутренней сутью, особым пониманием мира... Вон – даже шутки у них одинаковые, и никто больше их не понимает, причём, Александр дал болотному краю такое название, когда Михаил едва родился – будто владыка Кордона был предтечей Поднадзорного...
Макарий, остановись! Ты в опасной близости от ереси! Тебе нужен кто-то куда более сведущий, чтобы поговорить об этом. Да не ври себе – Учитель тебе нужен! После того, что ты здесь увидел, услышал и успел передумать, ты вполне дозрел до того, чтобы нанять разбойников и во главе их взять на щит монастырь, в котором будут держать учителя, лишь бы отбить его!
Может, ты это ещё и сделаешь, но не сейчас. Сейчас надо попытаться разобраться в том, что же такое на самом деле этот Архипелаг Гулаг. Для начала он хорошо охраняется. Не хуже, пожалуй, чем Большой Дворец. Да нет, пожалуй, лучше – здесь народу куда меньше. В Палатии, наверное, никто и не знает сколько в нём людей: сановников, чиновников, писцов, слуг, рабов, евнухов, монахов, женщин – мириад, если не несколько мириадов. Не во всяком городе столько есть. В Турове точно меньше. А на эти острова допускается очень ограниченный круг. И описание каждого есть у стражи, которая совсем не ленится".
Отставной хилиарх буквально наяву увидел заставу в начале дороги, идущей через болото.

***

Лавр безошибочно вывел кавалькаду к небольшому острожку на краю болота. Начальник острожной стражи приветствовал ратнинскую элиту надлежащим образом, особо раскланялся с Лавром, но, тем не менее, сличил внешность посетителей с описанием, содержащимся в длинном свитке. Воеводу едва не разорвало от злости, когда десятник попросил его спешиться и повернуть голову.
– Не серчай, боярин-воевода – служба, – по-доброму, но твёрдо пояснил десятник. – Тут сказано: «Воевода Погорынский боярин Корней Аггеевич Лисовин. Лик имеет долгий, нос тонкий с малой курносиной, глаза голубые от старости поблекшие, глубоко посаженные, скулы высокие. Волосом головным и брадяным, по большей части, сед. Брови велики и густы. Особая примета – по правой стороне лика через лоб, скулу и щёку рубец от сабельного удара. По лбу прямой, а на скуле поворачивает». Поворотись, боярин-воевода – на рубец твой глянуть надо.
Боярин Корней налился дурной кровью, но с коня слез голову свою представил к осмотру, давая рассмотреть шрам.
«Интересно, кто писал это описание? Не внук ли? И опять – стражники умеют читать. Десятник показывал что-то в листе одному из подчинённых».
– Ну, насмотрелся? – иронично заметил воевода. – Я это?
– Проезжай, боярин-воевода! – десятник вытянулся в струнку. – Всё верно!
– А кто тут у вас такие строгости завёл? – спросил боярин Корней садясь в седло.
– Так боярин Журавль покойный, – отрапортовал десятник. – Хоть сто раз тут кто ездил, но со списком допущенных сверить и по приметам сличить. И никак иначе! Нерадивых боярин Журавль вон на ой берёзе вешал.
– Сурово, – усмехнулся боярин Корней, а потом выпрямился и бросил руку к шапке. – Хвалю за службу, господин десятник!
– Рад стараться, боярин-воевода! – стражник отсалютовал в ответ.
– Эй, десятник, – вдруг обратился к начальнику стражи Бурей, – а про меня в твоём листе чего сказано?
Десятник сверился со свитком и прочёл:
– Серафим Ипатьевич по прозванию Бурей. Обозный старшина ратнинский. Имеет горб великий, руки велики и мощны, висят ниже колен, глаза малы, сидят глубоко, цветом карие, нос мал, кости бровные велики, брови велики тож. Волосом чёрен, брада растёт от глаз. Всем обличьем с медведем-шатуном схож.
Описание привело Бурея в бешенный восторг.
– О как! – обозный старшина залился своим рыкающим страшным хохотом. – Уважают!

***

"Да, служба там покойным боярином Александром, помилуй его, Господи, поставлена хорошо. Даже очень. Что, Макарий, попробуем понять, что же так берегут? Нет, ответ ты знаешь – видел своими глазами, но ты уверен, что правильно понял? Так что давай последовательно, с самого начала.
Итак, все острова связывает хорошая дорога, проложенная по земляной насыпи. Десятник Игнат, помнится, сказал, что в неё вбухано огромное количества труда и времени. По дороге возят... много чего возят. И туда, и оттуда. Возчики, кстати, особые - они живут либо в Гулаге, либо в Слободах и умеют держать язык за зубами. Не умеющих Александр вешал. Нерадивых стражей - тоже.
В конце дороги, идущей с материка, нас ждал остров Сибирь, а на нём химия. Точнее, в начале вонь, потом похожее на осьминога большое подворье, построенное без всякого порядка, а внутри его – сплошные открытия.
Кстати, а почему многочисленные ремёсла, которыми в этой Сибири занимаются, носят название химия? От чего, Макарий, тебе в этом названии слышится слово "Кемет" – так звали свою страну египетские жрецы, что беседовали с Солоном? Правда, Платон историю Атлантиды мог просто выдумать, как и такое название Египта. И, ещё раз кстати, почему "в Сибири" – это же остров и, вроде бы, должно быть "на"? Многого, Макарий, ты ещё не понимаешь, и тонкости языка твоей матери лишь мельчайшая часть океана этого непонимания. Атом. Тем более, что эта самая химия, как оказалось, связана с атомом напрямую".
Священник снова наяву увидел недавнее событие.

***

– Тьфу, пропасть! – боярин Лавр наморщил нос. – Опять ветер не с той стороны!
– Тут чего, кожемяки живут? – перхая и отплёвываясь вопросил воевода.
– Хуже, батюшка – химики, – усмехнулся Лавр. – Обычно-то вонь ветром относит, но сегодня с восхода дует, а там у Соболей, как раз, мочевой, тьфу, мочевинный сарай.
– Кхе! Вот стервь какая! – воевода опять плюнул. – Ремеслом-то каким эти Соболя промышляют, раз их так стерегут?
– Химия, батюшка, – Лавр усмехнулся в усы.
– Ядрёна Матрёна, Лавруха! – вызверился воевода. – Кончай это самое плести! Толком скажи!
– Химия, батюшка, – это наука одно превращать в другое без помощи ворожбы и прочего колдовства, – Лавр улыбнулся. – Я и сам пока не очень понимаю. Но когда баба молоко ставит, а оно в простоквашу скисает, это химия. Когда кожемяки в моче кожи мнут, чтобы мягче стали, это химия. Даже когда портянки стираешь, и тут эта химия при деле.
– Это как? – воевода забыл даже своё обычное «кхе».
– А вот так! – Лавр изобразил рукой в воздухе некое винтообразное движение. – С предподаывертом! Мне Соболя сказывали, но мудрёно у них больно. Потом Михайла попроще объяснил. Весь наш мир состоит из мельчайших крупинок. Навроде песка, только ещё меньше – ни глазом, ни в здешнее стекло увеличительное не увидать. Зовутся они атомы. Те атомы бывают разные. И много их всяких. У одних меж собой свойство, у других – различие, третьи друг с другом никак. Атомы те, навроде глины с песком в кирпиче, в такой, пусть будет кирпич, собираются – молекулы зовутся. А уж из молекул, как печь или хоромина из кирпичей, весь тварный мир собирается.
– Скорее, как буквы в слова, дядя Лавр, – подал голос молодой Лисовин.
– Точно, племяш! – боярин Лавр обрадовался удачному образу. – Как буквы в слова, а из слов писания разные. Вот из этого всё и составляется. И мы тоже.
– Кхе!
– Знаю, батюшка, голова пухнет, но проще уже никак, – Лавр развёл руками.
– Если знать, как те буквы-атомы в слова-молекулы складывать, а из молекул писание-вещество творить, то очень многое сделать можно, – продолжал рассказывать Лавр притихшим ратнинским вятшим. – Вот те Соболя и знают. А учил их боярин Данила, пока в здравии был. Теперь уж сами.
– А не колдовство это, Лавр? – с опаской спросил Алексей Рябой, на всякий случай перекрестившись.
– Я тоже спрашивал, – хохотнул Лавр. – А мне и говорят, мол, тогда и ты колдун. Иди сюда и делай, как скажу. И кто – парень двумя годами Михайлы старше! Ну, я пошёл и сделал.
– А что сделал то? – с интересом спросил боярин Фёдор.
– Краску синюю, – боярин Лавр по-мальчишечьи ухмыльнулся. – Ту самую, какой мой кафтан и порты крашены. Дорогая краска.
– Да, – кивнул погостный боярин. – Видно, что не синячником красили.
– А делается из торфа да мочи, – победно рассмеялся Лавр. – Вот такое оно ремесло – химия. Полезное!

***

"Это, Макарий, наверное, последнее, что ты на самом деле понял в ремесле хозяев Сибири – рода Соболей. Итак, Демокрит был прав, если не во всём, то во многом – наш мир действительно, по воле Создателя, состоит из атомов – мельчайших неделимых частей первоэлементов или, точнее, первосущностей. Они бывают свойственны меж собой, бывают антагонистичны, бывают безразличны. Собираясь в бесчисленные комбинации, они создают из себя всё сущее, весь тварный мир. А их взаимодействие меж собой – то самой свойство, антагонизм или безразличие, подчиняется строгим законам. Познавший эти законы может творить из одного вещества другое, соединяя атомы разных первосущностей. Познать же эти законы, оказывается, можно через число. Что ж, очень по-пифагорейски.
С этой философией ты, Макарий, разобрался, а вот перед практическим её применением что-то спасовал. Точнее, перед последствиями. Не ври сам себе, старина, тебе страшно. Причём, уже не первый раз в здешних краях. И с каждым разом всё страшнее.
Сначала Соболя водили нас по своему обширному хозяйству, где что-то всё время текло, перетекало, смешивалось, взбалтывалось, грелось, охлаждалось, кипело, воняло и не воняло. Было даже интересно, но совершенно не понятно. Если что ты, Макарий, опознал, так это камыш да уксус. Ну ещё торф, уголь и мочу. А вот Поднадзорный понимал, что происходит. Если не всё, то многое. И говорил с соболями на их языке – химическом. И потом тебя и не только тебя несколько раз как дубиной огрели. Сначала сахаром, потом спиртом и, наконец, серебром... Добили.
Как оно там было?"
Отец Меркурий снова почти телесно вернулся в недавнее прошлое. И сначала он очутился за столом у Соболей.

***

Гостей завели в дом и усадили за стол – закусить с дороги. Отец Меркурий оглядел его убранство и обомлел.
«Вот тебе и ремесленник! Такая посуда сделала бы честь и палатийскому пиру! Прозрачное стекло! И блюда из фаянса и фарфора, которые нам показывали в Гончарной слободе! Этот род не только очень богат, но и находится на особом счету у здешних бояр, вроде того, как Вассосы, Косьма Фессалонит, Навассиоссы и прочие пауки – главы торговых, ремесленных и ростовщических корпораций, на особом счету в Палатии. Интересно, а что там такое красное во втором стеклянном кувшине? Неужели вино?
А это что такое прозрачное на палочке? Не может быть! Неужели это сахар?! Варда Вурц, Камица, Левун и прочие аристо так его и описывали! Но, если верить их рассказам, это лакомство даже за столом базилевса подают только по большим праздникам! А, может, это и не сахар вовсе? Ты-то, Макарий, его никогда не видел, да и откуда – эту диковину привозят то ли из Индии, то ли из Вавилона на Ниле и платят за неё золотом по весу. У тебя – потомственного варикозуса, таких денег никогда не было и быть не могло. Но широко живут эти Соболя, широко...
А почему Поднадзорный так странно смотрит на кувшин с вином? В пристрастии к хмельному он не замечен. Да, кувшин богатый: стеклянный, тулово из множества плоских граней, высокое горлышко, даже пробка из стекла. Стоит очень дорого. Но юный боярин не сребролюбив. И эта блуждающая полуулыбка... Кувшин, явно, что-то напоминает поднадзорному, но что?»
Взгляд отца Меркурия упал на хозяйку дома – бабу распирало от гордости. Хотя, наверное, всё же не от гордости, а от какого-то, понятного лишь женщинам, удовлетворения. Соболиха принимала в своём доме бояр, нарочно приехавших, чтобы познакомиться с их родом. Удовольствие для матери семейства почти чувственное.
«Странно, при всём богатстве посуды на столе, сами хозяева одеты добротно, но не роскошно. Не считают нужным или не хотят величаться перед новыми начальствующими? Впрочем, держатся и хозяин, и хозяйка с достоинством и без подобострастия. И место своё понимают. Значит, всё же первое.
Итак, хозяин. На вид серьёзен и обстоятелен. Похоже, проникнут чувством собственной значимости. Но что-то его гложет. Что? Посещение высоких гостей? Похоже, что нет – держится свободно. Значит, что-то ещё. Надо разузнать. Исходя из того, что рассказал боярин Лавр, это семейство следует привести ко Христу одним из первых.
Хозяйка. Аккуратна. Даже слишком. Похоже, вертит мужем, когда считает нужным. Со стороны, вроде, и незаметно, но ты-то, Макарий был женат, а жена стратиота есть жена стратиота – они привыкают к самостоятельности. Да и служба на приходе изрядно обогатила твой жизненный опыт – прихожанки на исповеди проговариваются, да... Хотя, ты можешь и ошибаться. Ясно одно – уважением мужа Соболиха пользуется. Похоже, довольна, что принимает высоких гостей. Женщины без этого не могут, а она вынуждена жить в глуши и под охраной. Видимо, тяжко страдает от невозможности похвастаться».
Меж тем, налили по первой. Каждому в небольшой стеклянный сосуд на тонкой ножке, совершенно не похожий на привычные отставному хилиарху, чернолаковые кубки или здешние чаши. Цветом напиток напоминал уже знакомую священнику яблоневку, которую на Кордоне звали кальвадосом, но пах совершенно по-другому – свежестью и терпкостью луговых и лесных трав. Крикнули здравицу воеводе. Отец Меркурий, наученный уже опытом, выдохнул перед тем, как поднести сосуд ко рту. И не прогадал – напиток по крепости не уступал яблоневке, но вкус имел совершенно иной.
– Зубровка! – вдруг произнёс боярин Михаил.
Все глаза уставились на него.
– Верно, боярин, – с поклоном ответил хозяин. – На зубровой траве настояно.
– Кхе! – усмехнулся воевода. – Ты, никак, с этим зельем уже знакомство свёл, внучек?
– Свёл, деда, – не моргнув глазом отозвался боярин Михаил. – Боярин Данила потчевал.
«Врёт! Не знаю откуда мне это известно, малака, но Поднадзорный врёт! Напиток ему известен, но не от Данилы!»
– Кхе! – воевода разгладил усы и подмигнул внуку, а потом обратился к Соболю. – Хорошо у тебя зелье, хозяин! В самый раз с морозу! Расстарайся по второй, да вели щи подавать. Думаю, под щи оно ещё лучше пойдёт.
– Верно говоришь, боярин-воевода, – Соболь встал, поклонился и взялся за кувшин с зубровкой.
Под щи с пирогами пошло замечательно. Под жаркое и кашу – не хуже. Но пили умеренно, чтобы усталость снять, но, упаси Бог, не опьянеть. Все понимали, что ясная голова сегодня ещё понадобится. А на третью перемену хозяйка подала пирог, начинённый сушёными яблоками и, отец Меркурий немало тому удивился, сушёными абрикосами и изюмом.
«Однако! Изюм и абрикосы здесь можно купить – я сам видел их на туровском торгу, но стоят они очень недёшево. Ещё одно подтверждение тому, что покойный боярин Журавль не жалел серебра и на этих своих мастеров».
Под пирог Соболь взялся за тот кувшин, в коем, по подозрению отставного хилиарха, содержалось вино. Однако, священник ошибся. Напиток оказался, хоть и слабее зубровки, но крепче любого, из известных отцу Меркурию вин, и имел запах и вкус местной ягоды, название которой священник забыл. Но, главное, зелье было сладким, как мёд, но не имело ни малейшей медовой нотки во вкусе.
Воевода причмокнул:
– Бабское питьё, но хорошо! Ты где, хозяин, бруснику такой сладости сыскал? Или мёду добавил? Так им не пахнет!
– Верно, брусничная это, – склонил голову Соболь. – Только не на меду, а на сахаре.
– На чём? – воевода приподнял бровь. – Это что за хренотень такая?
– А ты вот это попробуй, боярин-воевода, – встряла в разговор Соболиха, споро расставляя перед гостями, начиная с воеводы, те маленькие желтоватые прозрачные фигурки коней, что привлекли внимание отца Меркурия в самом начале.
– Кхе, а как его есть-то? – воевода скептически посмотрел на угощение. – Твёрдый ведь – последние зубы оставишь!
– А ты лизни, деда, – опередил всех боярин Михаил.
Воевода лизнул. Отец Меркурий поспешил последовать его примеру. Рот священника заполнила доселе неведомая сладость, хотя, где-то на грани восприятия, во вкусе затаилась почти неуловимая горчинка.
– Эко сладко! – воевода выглядел удивлённым. – Кхе! Слаще мёда будет! Как бы зад не слипся! Бабы да детишки за такую сласть душу продадут. Да и мужи иные тоже!
– Князья, деда, князья, – совершенно серьёзным тоном отчеканил боярин Михаил.
– Чего? – воевода не смог, а, может, и не захотел скрыть удивления.
– За это лакомство, батюшка, платят золотом по весу, а то и больше веса, – поддержал племянника боярин Лавр. – Только князю в подъём, и то не всякому. Верно я говорю, отче?
«Сахар! Это действительно сахар! Яство базилевсов! И ты его пробовал в лесной скифской глуши в гостях у ремесленника! Как это возможно?!
Хи, Макарий, ты не знаешь, можно ли по неведению впасть в грех чревоугодия? Надо бы посоветоваться с духовником, которого у тебя, кстати, нет – ты же монах и не можешь исповедываться семейному священнику. Ещё один аргумент, чтобы запросить себе подмогу!
Но это потом – надо отвечать».
– Да, боярин Лавр, в Царьграде этот сахарный конь стоил бы три-четыре номисмы. Золотом по весу. Сегодня я впервые не то что пробовал – видел это лакомство базилевсов и высших сановников.
– Четыре цареградских златника?! За эту хренотень?! – воевода аж рот раскрыл. – Да это ж доброго строевого коня купить можно!
– Титька ж твоя воробьиная! – боярин Лука одной рукой поднёс к глазам леденец, а другой рванул себя за рыжий ус.
– Хозяин, наливай своей зубровки или как там её, – распорядился староста Аристарх. – А то от таких вестей и свихнуться недолго!
Погостный боярин и купец Осьма энергично кивнули. Соболь улыбнулся и взялся за кувшин с зубровкой. Соболиха расцвела. Наметившуюся идиллию разрушил громкий хруст – Бурей с увлечением грыз своего сахарного коня.

***

Вот так, старина – из бросовой травы, которую и скотина не жрёт делают лакомство базилевсов. Хотя, Варда Вурц рассказывал, что тот сахар, что происходит из далёкой страны Инд, куда только Александр и доходил, тоже изготавливают из какой-то травы, хотя кто его знает? Сейчас его привозят из Египта.
А здешние, кстати, такую редкость не продают, только изредка дарят. Основную же часть пускают, ты сначала не поверил, на сохранение ягод зимой. Варят их в этом сахаре – варенье называется. И тем вареньем в зимнюю пору кормят детей и недужных. Ну и, изредка, тех, кто занят на особо тяжёлых работах. От этого люди меньше болеют, а если и занемогут, то куда чаще выздоравливают. Народосберегающее дело, как сказал воевода Корней, немного отойдя от изумления.
Кстати, то сладкое и крепкое вино из ягод и сахара тоже почти не продают. Только изредка в Новгороде. А так тоже или дарят, или поят больных – оно лечебное. Тебе не кажется, что это много говорит о покойном боярине Александре, упокой, Господи, его душу. Делал зло ради свершения блага... Но почему он, будучи христианином по сути, отпал от Христа? Господи, ничего не свершается без воли Твоей! Дай мне понять, зачем Ты попустил такое с боярином Александром? Почему обрёк его на такое испытание? Дай постигнуть суть сего?! И подай знак – выдержал ли патрикий Александр испытание жизни, искупил ли мученической смертью и раскаянием то зло, что содеял? Не из праздного любопытства прошу – для славы и дела Церкви Твоей!
Да, Макарий, ответ Высшего Начальства не помешал бы... Вот только пути Его воистину неисповедимы, и он не любит давать нам готовых решений, предпочитая, чтобы мы использовали разум, что Он дал, и опирались на веру, что Он нам заповедал... Тяжкое испытание... И особо тяжко понимать суть людей. Суть вещей, как оказалось, проще... Когда объяснят!
Отец Меркурий опять утонул в воспоминаниях.

***

– Вот, боярин-воевода, здесь целлюлозно-гидролизный участок, – объявил Соболь. – Тут, значит, целлюлозу подвергают гидролизу и выделяют из неё глюкозу.
Лицо у воеводы вытянулось так, как будто Корней Аггеевич только что проглотил муху.
– Это сласть так называется, – поспешил объяснить Соболь, – глюкоза.
Воевода пробормотал под нос что-то не божественное.
– Пожалуйте внутрь, бояре, – Соболь сделал приглашающий жест.
Внутри взорам гостей предстало несколько чанов, вмурованных в небольшие печи, навроде того, как это бывает в богатых банях. Ещё в сарае обнаружился работник, медленно и размеренно помешивающий веслом в одном из чанов.
– Одни чаны мы греем чуть-чуть – только чтоб рука тепло чувствовала, и в них целлюлозу в особом растворе растворяем, – пояснил Соболь. – Вон Ждан, как раз, её и мешает. Непростое дело, между прочим. Медленно идёт.
– А что это такое целлюлоза ваша? – подал голос погостный боярин.
– А это, боярин, самая суть спелого камыша, – солидно пояснил Соболь. – То, из чего он в первооснове состоит. И не только он, а всякое былие земное: от дуба до самой травинки малой. Но из камыша ту целлюлозу извлекать легче. Только надо, чтобы камыш спелый был.
– Да что ты заладил: «спелый, спелый»! – недоверчиво хмыкнул боярин Алексей Рябой. – Какая у камыша спелость быть может? Он чего – яблоко? Али малина?
– Спелый камыш, боярин, – Соболь с некоторой жалостью поглядел на Рябого, – это когда он высох, но ещё не полёг. Тогда в нём целлюлозы больше, а пакости всякой меньше. Зелёный, вон, от дряни и не очистить. Раньше-то мы сами целлюлозу делали, а теперь нам её готовую с Бумажного двора привозят. Научили тамошних, и они теперь сами работают. Так что, когда спелого камыша нет, мы эту работу не работаем. Последние денёчки остались – отепляет, лёд тончает, и камыш резать опасно становится.
– Экая премудрость, – хмыкнул боярин Игнат, а потом изменился в лице и добавил. – Слушай, хозяин, а тебе этого камыша ещё не надо? А то на моей земле болото есть и там этого добра видимо-невидимо. Так я бы привёз, если в цене сойдёмся.
– Ты с этим делом к боярину Лавру Корнеичу подойди, боярин, – ответил Соболь. – Он этими делами ведает.
– Вона как! – Игнат поскрёб в бороде. – Лавру... Лавр Корнеич, поговорим?
– Поговорим, боярин, – кивнул Лавр. – Только не сейчас, а как на Горку вернёмся.
– Как целлюлоза вся растворится, – продолжил объяснения Соболь, – мы туда мела толчёного кинем.
– А этого-то дурня барогозного зачем? – хохотнул староста Аристарх. – Почему кто другой не годится? У него что, бздёхи какие волшебные что ли?
– Нет, боярин, – Соболь сморщился, как печёное яблоко, и мелко рассмеялся. – Не самого Мела, а того, что он делает! Мы тем мелом кислоту в растворе гасим.
– Какую кислоту?
– Из раствора. Раствор-то кислый, стало быть в нём кислота, – пояснил Соболь. – Она и растворяет. Не веришь, боярин, так сунь палец в чан, да оближи. Не бойся – не растворишься.
– И правда кисло, – подтвердил Аристарх, облизывая палец.
– Вот когда мел кислоту погасит, мы раствор вот через этот фильтр фильтруем, – Соболь показал на длинное и широкое корыто.
– Чего делаете? – не побоялся обнаружить своё невежество воевода.
– Отцеживают, деда, – пояснил боярин Михаил. – Вроде, как брагу или мёд хмельной через решето и чистую тряпицу. А решето и тряпица по-учёному зовутся фильтр. Наверное, корыто тут вместо решета, а что заместо тряпицы – не ведаю. Верно я говорю, мастер?
– Верно, боярин, – Соболь посмотрел на молодого Лисовина с явным уважением. – В корыте множество мелких дырочек, а под ним много всякого. Показать, не серчайте, бояре, не могу – если раньше времени фильтр поднять, то его на выброс, а новый делать долго и дорого.
– Тьфу, ядрёна Матрёна! –рассердился воевода. – Умом с вашими учёными словечками тронешься! По-людски сказать нельзя было? Вещай далее, мастер!
– После фильтра... отцеживания по чуть-чуть сливаем раствор вот сюда, – Соболь показал на чан, вмурованный в печь, – и кипятим на медленном огне, чтобы не пригорело. Оно выкипает и даёт густень, вроде киселя – сироп называется. Тот сироп выбираем черпаком и разливаем по горшкам остывать. Как остынет – готов в дело.
Соболь поставил на стол перед гостями горшок и положил ложки.
– Отведайте, бояре, – мастер сделал приглашающий жест.
Воевода Корней запустил ложку в горшок, отпробовал и вынес вердикт:
– Кхе! Экая сладость! Слаще мёда будет! Это вы вот из него тех коней, что нас давеча потчевали, делаете?
– Из него, боярин.
– Кхе! Из камыша да сласть, за которую золотом по весу платят! Полезное ремесло эта ваша химия! – воевода Корней потрепал мастера по плечу, после чего повернулся к остальным гостям. – Чего столбеете? Когда ещё такого лакомого отведать удастся? Налетай, раз угощают!

***

Вот так – сутью и первоосновой всякого растения оказалось неведомая целлюлоза, из которой с помощью некой кислой субстанции, незамысловато названной "кислота", извлекают слабость базилевсов, кою, в свою очередь, пускают на простецкий уксус и на, как сказал Соболь, "самую суть хмельного" – спирт. Интересно, это намеренно созвучно с латинским Spiritus – дух или это изысканное богохульство получилось случайно? Или это не богохульство, а тонкая издёвка над напыщенными римскими гусаками? Будем считать, что второе – боярин Журавль, как я понял, любил шутить очень своеобразно. Или это маленькая месть Феофана – этого чокнутого италика? В Риме его, помнится, тоже хотели лишить жизни каким-то необычным способом. А этот спирт и правда дух... Вышибает... И это пришлось весьма кстати после того, что мы узнали...

Ему повезло. Неужели мы хуже? У каждого должен быть сказочный сон, чтоб в час завершающий с хрипом натужным уйти в никуда сквозь Гранитный каньон... (с) С. Ползунов

Красницкий Евгений. Форум. Новые сообщения.

Водник

Дата: Вторник, 19.03.2024, 16:43 | Сообщение # 42

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3592

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Соболь и гости зашли в следующее строение, так же оснащённое большими окнами. Прямо с порога в ноздри им шибанул густой уксусный и бражный дух.
– Никак, бражка у вас тут зреет? – осведомился воевода, потянув воздух носом ХХХ. – А на кой, когда у вас, вон, яблоневка, зубровка, да эти ягодные есть? Или надоедает?
– Так без бражки, боярин-воевода, спирт не сделать, а без него – настойки, - пояснил Соболь. – А спирт ещё много куда идёт. Ещё уксуса много надо – его тоже тут делаем.
– Из чего ставите? – воевода, наконец, нашёл тему, где он мог общаться на равных.
– Когда из чего, боярин-воевода, – Соболь пожал плечами. – Из зерна, из яблок, хотя из них больше Феофан кальвадос свой делает, из репы, случалось, ну, и из сиропа, конечно. Сироп, почитай в любую брагу добавляем. И уксус из спирта. Яблочный-то винодел делает, да хозяйки сами.
Глаза у воеводы, да и не только у него вылезли так, что самый пучеглазый рак устыдился бы. Отставной хилиарх почувствовал, что и у него челюсть стремительно полетела навстречу полу – как можно пускать на какой-то неведомый спирт то, за что платят золотом по весу? Именно эту мысль громко, цветисто и совершенно нецензурно и озвучил немного пришедший в себя воевода.
– А много ли тех, деда, кто золотом по весу за сласти платить может? – оборвал разглагольствования воеводы боярин Михаил. – Может, лучше, чего ценой подешевле, да числом поболе продать? Глядишь, в мошне по итогу тяжелее будет?
– Тьфу! – воевода в сердцах плюнул.
– Что, Кирюха, уел тебя внук? – хохотнул боярин Фёдор. – Тут плюйся-не плюйся, а прав Михайла. Помнишь байку, что нам Осип – мечник покойного князя Святополка Изяславича лет двадцать с гаком тому сказывал?
– Не, Федька, не помню, – гнев стёк с Корнея Лисовина, как вода.
– Зато я, мамкина норка, помню! – рыкнул погостный боярин. – Слушай. Раз привели к князю Святополку Изяславичу на суд душегуба – старуху-вдовицу за резану топором порубал. На месте бы кончить паскуда, да он со двора уйти успел, а в смерти только князь волен. Но дело ясное: рубаха в кровище, топор щерблёный и видоки опознали. Тут-то князь его и спрашивает: "Что ж ты, сукин сын, старуху за едину резану, да топором?". А тать ощерился, да отвечает: "Не скажи, княже! Пол сотни старух – вот тебе и гривна!". Так, может, и тут так порешили? Ты б спросил, Кирюха, для чего им столько уксуса, да спирта этого, что на него и сахара дорогущего не жалко?
– Кхе! Верно, для чего? – боярин Корней наставил на Соболя палец.
Ответить Соболь не успел.
– Уксус много на что идёт, – опередил его боярин Михаил. – И особо для серебра... Верно я говорю, мастер Соболь?
– Твою ж мать! – выдохнул погостный боярин. Остальные гости, включая воеводу Корнея и исключая его сына и внука, обратились в соляные столпы, аки жена Лотова.
Соболь весь съёжился, втянул голову в плечи и затравлено взглянул на Лавра.
– Рассказывай, мастер, – кивнул тот. – Здесь чужих нет. Боярин Данила Мастер дозволил, а боярин Юрий то подтвердил. Рассказывай!
– Верно, – Соболь тяжко вздохнул. – Для серебра. От нурман серебро в свинце привозят. Чтобы одно от другого отделить уксус и нужен. На пуд серебра восемьдесят пудов уксуса. Тем в Серебряной слободе и занимаются. Те, кто боярина прогневал, или на воровстве или душегубстве попался. Не живут на Киноварном подворье долго...
– Так вы окись свинца в уксусе растворяете? – боярин Михаил шевельнул калеченной бровью, не столько пугая, сколько советуя отвечать серьёзно.
– Верно, боярин, – угрюмо просипел Соболь. – Вижу, понимаешь ты в нашем деле.
– Есть немного, – улыбнулся молодой сотник.
– И много серебра в год выходит? – сосредоточенно сопя поинтересовался боярин Фёдор.
– Пуда два, изредка три, – Соболь развёл руками.
– Едрёна Матрёна! – воевода Корней обалдело уставился одновременно и на Соболя, и на погостного боярина. – Выходит, прав ты был летом, Федька! Есть тут у них серебряный рудник, только вон какой... А я-то тебя облаял, винюсь.
– Не винись, Кирюх, – боярин Фёдор даже в затылке поскрёб, чего, на памяти отставного хилиарха, никогда себе не позволял, – тут рудника и вправду нету. Слышал же, что мастер говорил – от нурман в свинце привозят. А тут одно от другого отделяют. – погостный боярин повернулся к Соболю. – Нурманы, как я понимаю, того делать не умеют, верно, мастер?
– Верно, – Соболь кивнул.
– Серебро с нурманами делите по уговору, а свинец, в котором оно приехало – вам? У нурман для себя и без серебра есть, так?
– Так, боярин, – Соболь усмехнулся. – Эка ты через поприща зришь! Как сам у Ярла побывал. Данила Мастер сказывал, что есть там две свинцовые жилы: одна с серебром, а другая без.
– Давно на свете живу и давно подати собираю, – ухмыльнулся боярин Фёдор. – Ты лучше вот что скажи, мастер – сами нурманы не догадаются?
– Нет, боярин, не учат их тому, – Соболь понимающе кивнул. – От того же Сибирь нурманы не стерегут и ноги их тут не бывает.
– Умно, – одобрил погостный боярин.
– А свинца сколько выходит? – встрял Осьма.
– Пудов семьдесят.
– Немало, – Осьма удовлетворённо хмыкнул. – И что с ним делаете?
– Мастер Привереда – тот, что из Мастеровой, стекло чище льда придумал, – ответил за Соболя боярин Лавр. – На него свинец нужен, но не так, чтобы много. Ещё на сторону продают. Но, главное, они яблоки кистеней, булав и шестопёров свинцом заливают, а потом продают – этого добра на каждом торгу валом, а серебра хорошо стоит.
– Свинцом с Туровом можно и поделиться, – задумчиво крутанул ус боярин Фёдор. – А с серебром обобьётся князинька – нам самим на Немане оно нужнее будет, чтобы там не сдохнуть. Как думаешь, Кирюх?
– Ты что ж меня на измену толкаешь, око княжье? – воевода хитро прищурился.
– Нас с тобой, Кирюха, и так есть за что убить во пса место, – взгляд погостного боярина потяжелел, и этим тяжёлым взглядом он по очереди обвёл всех присутствующих. – И вас, соколы, тоже. Если свора, хоть княжеская, хоть земская о серебре пронюхает – нам конец. На правеже во всём сознаемся. И я сознаюсь. И ты, Кирюха, и все! А если кто донесёт, то тем себе даже жизни не купит. И потому бояр туровских мы от греха сребролюбия оградим – о чём не знаешь, тем не согрешишь. А князя... князя мы не обидим... Со временем.
– Кхе! Верно говоришь, – воевода Погорынский крутанул ус.
– Я, Кирюх, в лужу бздеть не обучен, и ты это знаешь, – погостный боярин пристально посмотрел в глаза воеводы и глядел, пока боярин Корней не отвёл взгляд, усмехнулся и обернулся к боярину Лавру и Соболю. – Прости, боярин, перебил я тебя. И ты прости, мастер. На что там ещё ваши сахар со свинцом и уксусом потребны?
– Боярин Лавр Корнеич верно сказал, – Соболь зябко передёрнул плечами. – Только на серебро малая часть сахара идёт – пудов двадцать-двадцать пять. И потребно на то пудов семьдесят камыша. Три дня работы! На варенье да на спирт куда больше нужно. Раньше ещё на очистку болотного железа много уксуса шло, но там муторно больно. Как стали от нурман возить, так это дело забросили.
– Кхе! Едрит твою поперёк да наискось! – взорвался воевода. – Свихнусь я тут свами, ядрёна Матрёна! Спирт-то твой что такое?
– Это, боярин-воевода, хмельной дух, – Соболю, похоже, не хватало слов. – Первосуть любого хмельного. Но он и ещё много куда, помимо хмельных настоек, годится.
– Ни хрена не понял, – воевода помотал головой. – Разве что, если он хмельной, то и пить его можно.
– Могу угостить, боярин, – Соболь поклонился. – Только упредить должен – спирт он крепче крепкого. Не все сдюживают.
Хозяин расставил на столе посудинки, не больше напёрстка, по числу гостей, и теперь наливал воду в большие кружки, красующиеся рядом с ними.
– Да этим воробья причащать! – хохотнул Алексей Рябой. – Аль жалеешь, хозяин?
"Интересно, почему так понимающе переглянулись боярин Михаил и Соболь? Сдаётся мне, они старательно прячут улыбки!"
– Питьё это крепче крепкого, боярин, – с максимальной серьёзностью ответил Соболь. – Самая суть хмельного тут.
– Ха! – Рябой крутанул ус. – Любопытно даже!
– Мне, пожалуй, и хватит хмельного по моим летам, – покачал головой Михаил.
– Кхе! И верно, внучек, – ухмыльнулся воевода и подмигнул своим соратникам. – Ну, а мужам в летах солидных вреда не будет. Посмотрим, что это за дух хмельной, что на него того, за что золотом платят не жалко. Дух-то от него самый что нинаесть хмельной! Берите, кхе, чары. И ты, отче духовный, тоже. Будем здравы и при головах на плечах!
Отставной хилиарх опрокинул в глотку едва пол глотка прозрачного питья. Дыхание перехватило сразу и полностью, во рту враз стало так сухо, как было только раз – во время марша по пустыне без капли воды, на глаза, впервые за много лет, навернулись слёзы, огненный ком прокатился по пищеводу и взорвался в желудке адским пламенем. А потом бывшего полутысячника пехоты базилевса ударил жуткий кашель, какой бывает разве что при грудной болезни, от которой люди умирают, харкая кровью.
– Водички, бояре, водички! – как сквозь туман, донёсся до священника голос Соболя. – Я ж упреждал!
Отец Меркурий наощупь поймал кружку с водой, незнамо как донёс её до рта, холодная вода полилась частью в рот, а частью на бороду, но облегчение принесла.
– Кхе! Уй! Кхе! Ядрёна, кхе, Матрёна, кхе! – кашлял воевода, утирая слёзы. – Кхе! Верно, кхе, дух, кхе, хмельной, мать его! Нешто кто пьёт такую отраву, хозяин?
– Был один – пил, – кивнул головой Соболь. – Боярин узнал – отметелил для вразумления. Своей рукой. А она у него тяжёлая... Была. А потом обещал, что в следующий раз велит рот питуху зашить. Суровой нитью и крест-накрест. И дырку с другой стороны тоже.
– Кхе! И помогло? – боярин Корней уже немного отошёл от последствий дегустации.
– Как отшептало, боярин-воевода, – кивнул Соболь.
– А реактор этот что такое?
– Устройство, где происходит реакция, боярин, – пояснил, ничего не поясняя, Соболь.
– А реакция — это что?
– Превращение одного в другое, боярин Фёдор Алексеич, – ответил за Соболя боярин Михаил.
– Тьфу, мамкина норка! – погостный боярин и правда едва не сплюнул. – Вещай дальше, хозяин!

***

"Вот Соболь и вещал, только ты, Макарий, ничего так толком и не понял – хватило понимания того, что сказал логофет Фёдор. Да и остальным тоже. За исключением, пожалуй, Михаила и Лавра – они что-то в этом ремесле понимали. Ну, а остальные увидели, что это возможно и уяснили, что можно выделить суть вещей, а потом использовать и преобразовывать, и слава Богу.
Куда интереснее как здесь до этого дошли. Начало, явно, положил боярин Данила, с которым ты просто обязан встретиться, а продолжил Феофан, чего он и не скрывает – сам рассказывал, что от богословия он здесь отошёл и сосредоточился на познании Творца через его творения. Познаёт мир. Когда мы с ним и этим Минотавром – Буреем нарезались до положения риз в Михайловом Городке, он сказал нечто, весьма похожее на написанное в тайной книге Прокопия Кесарийца: "Не берусь я судить о высоких вещах. Сумасбродным я считаю исследование Божьей Природы, какова она есть. Трудно нам с какой-либо точностью понять человеческое, к чему же рассуждать о божественном? Ни в чем не противореча установленному, думаю, лучше молчать о том, что предназначено лишь для благоговейного почитания". Не дословно повторил, но смысл был тот же. А потом он сделал интересный вывод – Господь дал нам возможность познавать Его через познание созданного Им мира. И, как бесконечен Бог, так бесконечно и познание. В этом что-то есть и учению Церкви этот постулат не противоречит. Да-да, о том же писал Екклесиаст – Судья Израилев. Мы с Учителем тоже немало беседовали об этом. Дай, Господи, выцарапать Учителя из лап Иллариона и Порфирородной, и мы продолжим этот разговор – здесь он пойдёт по-иному. Тем более, что тут найдётся кому его поддержать!
Хуже другое – совершенно не понятно, что со всем этим делать?
Понятно, что сохранять в тайне, но что и на какой срок? Но ведь вечно таиться нельзя. Придется потихоньку, потихоньку выводить большинство здешних чудес в большой мир. Мееедленно! И осторожно! Как там говорил Варда: "Будто портишь воздух на императорском выходе"? Именно так! И чем сильнее мы будем становиться, тем больше можно станет открыть. Вот только ошибиться нельзя – цену ошибки логофет Фёдор определил верно!
Ладно, Макарий, твоё дело тут телячье – не проговориться. Остальное не в твоей власти. А вот о прямых обязанностях – приведении ко Христу Соболей стоит подумать. Непростой это род, что подтверждает его история – уж очень на сказку смахивает. Пожалуй, хорошо, что ты не стал расспрашивать самих Соболей, а навёл справки. Итак, что там гласит общепринятая версия?"
Отставной хилиарх наяву услышал голос жреца-кузнеца Златояра.

***

– Соболя? Не простой то род. Испокон веку они охотниками были. Красного зверя добывали, а на шкурки всякое нужное племени выменивали: соль, железо, полотно, а, бывало, и хлеб. Брали мясо на зубрах, лосях, оленях, кабанах. Били птицу, чтобы старики побаловали последние зубы мягкой пищей. Ходили и на медведя. Добывали барсуков ради целебного жира. Но лишнего у леса не забирали – лес он ведь тоже предок, – Златояр одновременно и горячился, и старался говорить с былинными интонациями.
– Угу, – отставной хилиарх кивнул.
– Раз охотники на пушного зверя, значит и скорняки, – Златояр поучающе поднял палец. – А где скорняжное ремесло, там и поташ делать надо – жир снимать. Да ещё в давние времена один из их пращуров научился добывать из мочи белую крупу, навроде мелких градин, в воде их растворять и в том растворе кожи и шкуры выделывать. Понял?
– Понял.
– А раз понял, то дальше слушай, – жрец вцепился в опалённую в кузне бороду. – И в торговле Соболя оказались не последними. Умели торговаться, умели взять цену. За то и в силу вошли. Старшие решили, что Соболям предки на ухо шепчут, велели им отбирать шкурки для мены со всего племени.
– А если кто не захочет?
– Не, – Златояр отрицательно мотнул головой, – Соболя честные. Да и кто ж против воли Предков пойдёт? Предки, жрец Распятого, это дело такое. Они из Ирия за всеми смотрят, но за нами особо. Мы ж не дреговичи, хоть с ними и схожи. И Светлых богов чтим: Сварога-Огневеда, Перуна Громовержца, Даждьбога, Стрибога, Хорса и Ярило, Макошь Пресветлую, Ладо, Леля и Полеля, Морёны-смерти боимся, но происходим-то прямо от отца Велеса, появшего смертную деву. Сын Велеса от неё и стал самым первым Предком. А семени его – нам, нервам, от отца Велеса дан был дар – когда станет особенно худо, или просто придёт тому время, в одном из них воплотится Предок и укажет Путь.
"Однако! Языческие легенды весьма похожи! Везде боги, полубоги и герои – дети блуда, а иногда и брака богов со смертными девами и жёнами. Ну, или, иногда, богинь со смертными мужами".
Священник еле заметно улыбнулся.
– Чего лыбишься? Твой Распятый сильный бог, не спорю, но отец Велес – это отец Велес. Предки не раз приходили! На моей памяти было! Журавлика и братана его, хоть они и постарше будут, беспортошными помню. Одну лужу, считай, гузном мерили!
– Мир! Мир! – священник выставил ладони в примирительном жесте. – Верю! А кто такие Журавлик и его брат?
– Ну ты даёшь! – Златояр выпучил глаза. – Боярин Журавль и Данила Мастер это. В них предки и проснулись!
"Оппаньки! Хотя..., пожалуй, ожидаемо"
– Прости, – отставной хилиарх подавил усмешку. – Продолжай.
– Время было предкам прийти – хреново стало до ужаса. Хотя, по началу, сомневались – и раньше отроки и юнаки прыткие случались. Кряж тогда сразу сказал, да не все ему поверили. Особенно Велимир покойный. А братаны собрались, да подались в большой мир. Такое и раньше бывало, но мало кто возвращался. Может, сгинули, а, может, в иных краях приживались. Но эти вернулись. Годы прошли, а вернулись. Воями. Да не одни – дружину нурман железнозубых с собой привели. Этих, сказывали встретили, когда на полуночь да на закат ходили. Там и встали нурманы под их руку. А ещё кузнецы-оружейники и иные мастера с ними пришли. Половина – люди, как люди, а другая будто степняки: волосом чёрны, глазами узки, а мордою темны, будто их, как дичину, под стрехой коптили. Эти приблудились, когда Журавль и Мастер на восход ходили. Сказывают, горы там до неба. Урал-Камень зовутся. А в самой высокой горе – Медной живёт тем горам Хозяйка. На дочке той Хозяйки Мастер и женился, да не зажилась она. А Журавль и вовсе вдовым приехал с калечным сыном на руках. У него и до того нрав был зубру в гону в пору, а как жену в восходных землях похоронил, так вовсе, ровно медведь-шатун сделался. Но справедлив был – не отнять.
– Продолжай, прошу тебя.
– Вот тут уж самым тупым стало ясно, что Предки в них проснулись, а Предков слушаться надо. Тем более, что доказательство тому сразу вышло. Принесли они весть, что грядёт голод великий и велели съестного заготовить сколь только можно. Заготовили. И зерна, и дичины, и рыбы, и репы даже корня аирного и камышного насушили, да в муку смололи. От того следующий год пережили, хоть и корьё жрать пришлось, но с голоду не помер никто.
– А дальше что было?
– Дальше у нас другая жизнь началась, – Златояр усмехнулся. – Да такая, что не всем по нраву. Взвоешь, иной раз, какая! Железной рукой боярин правил. Требы велел отцу богов Сварогу-Огневеду класть. Не все приняли. Старый Велимир и вовсе на погребальный костёр по доброй воле живым взошёл. Дурень! Сварога-Огневеда и Отец Велес во отца места чтит, хоть и всякое между ними бывает.
– А что за новая жизнь?
– Да, знаешь, всякая! – жрец Сварога невесело усмехнулся. – Уклад, что от пращуров заведён, в одночасье рухнул. Предки путь знали, но вели по нему рукой железной. И крови ни своей, ни чужой не боялись. Леса под топор легли, печи задымили, пришлые проявились. Много. Кто своей волей пришёл, а большинство неволей приводили. Каждому урок нарезали и заставили шуршать. Ровно муравья в муравейнике. Даже наши роптали, а пришлые и вовсе... Только Предкам на то было с ёлки класть, а кто противился – тех на шибеницу или на кол. Почитай, две трети старшины сменилось! Что своих, что чужих. Не знал боярин Журавль к одному человеку жалости – всех скопом жалел и о всех скопом заботился. Только многие этого по сю пору не поняли. Думают, что сыто да богато живут само по себе завелось. А вот хрен! Через ту безжалостность случилось!
" Что ж, Макарий, это подтверждает то, что ты видел своими глазами. И, видимо, покойный боярин Александр и ныне, скажем так, условно здравствующий боярин Данила, обрели большую часть своих знаний во время странствий. Что ж, и пифагорейцы и не только они часто уходили на Восток. Видимо там – в неведомых восточных горах и находится главный ковен, где и приняли решение развивать, впавших в ничтожество в здешних болотах, соратников. Интересно, зачем? Считают, что пришло время готовить своё возвращение в большой мир? Интересно, кто из учителей покойного отца Михаила сумел смотаться на Восток? Какая неприметная магнаврская моль? Знания-то из одного источника..."
– Погоди, ты ж, вроде, о Соболях спрашивал? – хлопнул себя по лбу Златояр.
Отставной хилиарх кивнул.
– Так слушай, – жрец выдержал драматическую паузу. – Они, по первости, едва не в ничтожество впали. Зверь от шума нашего ушёл, да и охотников больше стало, торговлю всю бояре в свои руки взяли, да ещё мор их выкосил. Был род – стала семейка. Хоть в приживалы к кому иди...
– Что-то я такого не заметил, – отец Меркурий изобразил сомнение.
– Впали, впали – не сомневайся, – кивнул Златояр. – Да там бы и остались, если бы не пришлый один. Да ты его знаешь – Феофан Грек зовут. Пьянь, но знает и умеет много, от чего у бояр в чести. Его сам Мастер завсегда учил. Тайному. Вот тот Феофан Соболя, которому тогда и трёх десятков не стукнуло, и заприметил. Да к Мастеру отвёл. А боярин его и семейных его учить начал. Почему, спросишь? А хрен его знает – Предку виднее. Поселили их на островах в болоте, куда ход, почитай, всем заказан и стерегут пуще, чем бояр. А уж чем они там заняты, это тебя, а не меня спрашивать надо – ты там был, а я нет. Но почёт тем Соболям с тех пор большой. Даже сопляку Собольку... Особенно сопляку Собольку!

Водник

Дата: Четверг, 18.04.2024, 17:27 | Сообщение # 43

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3592

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

"Вот такая, Макарий, занимательная история... И что здесь правда, а что вымысел – поди разбери. Ясно одно – Соболя себе цену очень хорошо знают, малака!
Однако, если родители, в целом, понятны, то их дети...
Начнём со старшей дочери – Догады. Она понятнее. Само имя говорит о том, что умна. Красива. Той самой северной красотой, от которой сходят с ума повесы в Городе с тех пор, как на службе Империи завелись франки, саксы, даны и русы. Заметно, что хочет замуж, да так, что подол того и гляди вспыхнет. Оно не удивительно – девице девятнадцать лет. Это в Городе выходят замуж и позже, а тут – перестарок.
Это то, что ты, Макарий, увидел сам. Теперь о том, что тебе рассказали. Ещё бы понять, зачем Поднадзорному и его деду это понадобилось? Понадобилось, понадобилось – не сомневайся, иначе бы никто и рта не раскрыл. Итак...
Боярин Лавр рассказал, что Догада превзошла численную науку. Ты, кстати, слышал, чтобы женщин этому вообще учили в пределах больших, чем необходимо для проверки того, как рабыня-экономка тратит деньги, выданные ей для похода на рынок? Не слышал. А Догада закончила школу Феофана Италика. Да, стоит называть его так, чтобы отличать от Феофана из Турова. Но к делу! Она закончила школу. Вместе с сыновьями местных аристо, старших акритов и верхушки ремесленников. Интересно, кстати, а ещё девочки там учились? Я не помню, чтобы Пифагор говорил и писал что-нибудь об образовании женщин. Его вообще люди не очень интересовали. А вот Догада заинтересовала самого боярина Данилу, и он приказал Феофану взять её в обучение. Мдааа...
Итак, Догада изучила численную науку "до интеграла и дифференциала", чтобы это ни значило – Лавр, который это рассказал и сам не знает – ему велели, а он передал. Очередная проверка, понимаю. А Догада стала арифметиком, но это, оказывается, было только начало. Оказывается, без грубокого знания тайн чисел, невозможно проникнуть в тайны химии, а девицу готовили именно к этому. И приготовили. Как оказалось, она очень аккруратна, усидчива и по-хорошему занудлива. Кончилось тем, что что-то новое, что родилось у Феофана Италика, Данилы, когда он бывает в себе, или у Соболька – младшего брата Догады, о котором речь впереди, отрабатывает именно наша девица. А потом пишет памятные грамоты для родителей и работников – что и как делать. А вот сама на выдумку нового не очень горазда. В прочем, не много го ли они все тут хотят от незамужней девицы? У других-то наряды и женихи на уме.
Кстати о женихах. Именно потому Догаду и не отдают замуж. Кто ж расстанется с таким сокровищем? Соболя ищут зятя. Только в зятья далеко не каждый пойдёт. Да ещё из-за тайны к Догаде сватаются худородные, ибо большинство тех, кто живёт не в Гулаге, про Соболей знают только то, что род этот впал в ничтожество, а боярин поселил их на болоте. В результате девка ревёт, её мать рвёт и мечет, а отец скрипит зубами. Дошло даже до покойного боярина Александра. Тот обещал привезти жениха аж из Новгорода, но не успел.
Теперь Соболёк. Парень на два с небольшим года моложе Догады. Надежда и опора родителей и, похоже, не только родителей. На ремесленника не похож совершенно. Наверное, таким мог бы быть Феофан Италик, родись он в семье аристо, причём такого, чьи предки непрерывно заседают в Синклите со времён Старого Рима. Эдакое неуловимое чувство превосходства, которое разливается в воздухе, как тонкое благовоние – не обоняемое, но ощущаемое. Но характер, при этом, ровный, открытый, даже дружелюбный. Не чинится, точнее, думает, что не чинится. Как Вурц, к примеру – аристо, даже поднявшиеся из акритских рядов и отведавшие палку декарха и лохага, всё равно смотрят на простецов иначе, чем на своих и сами не замечают этого. Даже лучшие из них. Вот и у Соболька сквозит нечто такое... Но он-то не аристо!
Кстати, у Соболька граница между равным, высшим и низшим проходит не по происхождению или могуществу, а по учёности. Лавра он, похоже, склонен, со временем, признать равным, Поднадзорного признал безоговорочно, на тебя обратил внимание, а к остальным отнёсся, как к досадной помехе. Чем-то в этом похож на магнаврских светил и, пожалуй, Учителя. Только Соболёк, по малолетству, плоховато умеет своё высокомерие скрывать. Хотя, такую гордыню надо уметь видеть. Ставлю солид против обола, что воевода Кирилл, при всём его уме и проницательности, ничего не заметил – он просто не знает, что гордецы бывают и такими.
Основания для этого у Соболька, кстати, имеются. Как рассказал боярин Лавр, парня заметили, когда ему едва стукнуло семь. Боярин Данила заметил. Сам. Сам же и отвёл его к Феофану Италику. Вот так Соболёк оказался соучеником боярина Юрия – сына боярина Александра. Это был первый набор в школу Феофана. Нет, учили и раньше, но того что древние называли система до того момента не водилось.
Соболёк превзошёл свободные искусства, точнее то, что здесь их заменяет, ибо на Кордоне не учат ни риторике, ни музыке, зато всякоразличные artes mechanicae вколачивают, как декарх дисциплину в новобранца. Языкам, кстати, тоже не учат. И философии. Зато благородным наукам о числе – выше крыши. Какие-то очень радикальные пифагорейцы. И странные. Пифагор Самосский, вроде, искусствами механическими не баловался, занимаясь только идеями. Но ты опять отвлёкся, Макарий. Давай-ка к Собольку!
В численных науках он, как уже говорилось, преуспел. В грамматике и диалектике оказался не хуже. Постиг землеописание и астрономию. Ну, а на химию просто запал. Причём, настолько, что оставил позади Феофана. Боярин Данила занимался с ним сам несколько лет. Говорят, помимо прочего, это помогало боярину бороться с болезнью и сохранять себя.
В конце концов, Соболёк стал тем, кто выдумывает новое. А новое здесь ценят, как нигде во всей известной тебе, Макарий, Ойкумене. Экклесиаст, судья Израилев, со своим: "Говорят, смотри – это новое..." не нашёл бы тут понимания! И это невероятно! Любому в Городе зримо понятно, что мы лишь жалкие последыши великих предков. Мы разучились так воевать, так строить и так управлять Империей, как умели они. И с каждым не поколением даже – годом становится всё хуже. Мы лишь делаем, что можем, и ждём когда Он придёт во второй раз, после чего, как говорил Иоанн, больше не будет времени. А они – нет! Особенно молодые. И здесь – на Кордоне, и в Михайловом Городке. Здесь ценят новое, гонятся за новым, возносят тех, кто это новое может создавать! Хотя предков поминают при каждом удобном и неудобном случае.
Почему?! Зачем?! Неужели мы – ромеи народ-старик и наше время ушло? Или ты, Господи, даёшь мне знак, что пора перелить молодое вино в старые мехи? Их – в нас? Ведь так уже было – с готами. Ты об этом Феофану Туровскому, как раз, и рассказывал. Или нам пришла пора отринуть гордыню и начать учиться у недавних варваров, работников последнего часа? Задача, гамо то психо му! Прости старого солдата, Создатель!
Но почему и зачем Михаил – больше некому, прислал Лавра рассказать мне это? Почему не сам? Хотел, чтобы дядя пропустил это через себя и понял, а, заодно, добавил то, что сам неосознанно заметил? Наверное, да. Но это тактика, а какова у Поднадзорного стратегия? Ты ему, явно, нужен. Как и его деду, дяде, Аристарху и ещё Бог знает кому. Но зачем? Именно ему зачем?
Стоп, Макарий, отвлекись и начни сначала. Тебе показали то, во что не посвятили большинство своих. Но ты им не свой. Надеюсь, пока. Однако, ты принадлежишь к допущенным к великой тайне. Смертельно опасной, причём. И предавать тебе смысла нет – этим не купишь даже жизни, не то, что почёта, о чём тебе прямо и сказали. Из этого следует, что ты им всем позарез нужен, но ни один засранец так и не сказал зачем. Кроме туровского Феофана, но он-то, как раз, к посвящённым не относится, хотя, не исключу, что со временем посвятят и его.
Возможно, это и есть знак, которого ты так ждёшь? Но тогда можно допустить, что они сами не знают, зачем ты им, но чувствуют, что зачем-то необходим. И тоже ждут знака, что их действия угодны Ему. Логично? С одной стороны, да, но с другой, слишком похоже на выдачу желаемого за действительное. А ты, старый хрыч, всегда предпочитал нечто более приземлённое. Да и Высшее Начальство стал дёргать, только попав на Русь. Так что поищи ответ, в котором будет поменьше Его воли и побольше нашей – людской.
Вот только ответ никак не ищется. В конце концов, им сгодился бы любой священник. Если они собираются водить за нос наследника князя и всю ту свору, что с ним притащится, то какого-то попа – проще, чем помочиться. Нет, конечно, они почувствовали в тебе солдата. И тому, что ты хилиарх тоже поверили. Как и тому, что спрятать тебя под мох себе дороже. Достаточно для договора о ненападении, но тебя делают своим, причём, не спрашивая твоего согласия. Замазывают, как говорит ночное отребье. Но зачем? Им нужен ещё один стратиг? Бред! Тут и своих хватает, да и должного количества пехоты, чтобы ты мог проявить себя, тут нет. И лесной войны, что им предстоит, ты не знаешь – ты не порубежник из акритских клисур, и им это известно.
Значит, ты им нужен, как священник? А почему? Что в тебе может быть такого, чтобы они так рисковали? Уж точно не твои, давно спущенные в отхожее место, связи в Городе. Да и зачем им знакомство с несколькими кентархами, хилиархами, таксиархами и даже одним-двумя мерархами?
Нет, чем дальше, тем бредовей! Выкинь пока это из головы и вспомни, что ещё видел.

Водник

Дата: Четверг, 02.05.2024, 08:45 | Сообщение # 44

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3592

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Отставной хилиарх вновь, как наяву, ощутил на щеках колючий ветер, огибающий большие печи. Нет, не огромные – просто большие. В три-четыре человеческих роста и окружённые бревенчатыми навесами. Отставной хилиарх в пол уха слушал объяснения боярина Лавра – ну печи и печи для железа, а что большие, так всякое в жизни бывает. Отец Меркурий просто утомился – слишком много впечатлений свалилось на него за последние дни. Умом он понимал, что послушать боярина стоило бы, но сосредоточиться уже не мог. А Лавр, меж тем, сел на своего конька. Глаза у него горели. От воеводского сына исходила почти физически ощутимая волна счастья...
– Лаврух, а от чего печи в таком месте поставили – посреди болота? – осведомился вдруг воевода. – Место, вроде, негодящее. Болото.
– Это как сказать, батюшка, – ухмыльнулся Лавр. – Эту островину для здешних плавок, как нарочно ставили. С одной стороны руда добрая – только черпай, а с другой – торф.
– А он-то тут на кой ляд? Уголь же нужен?
– Нужен, но в другом месте – где свинское железо в закаляемое переваривают, – лицо Лавра озарила блаженная улыбка. – Из здешних же печей исразу закаляемое железо, простое и свинское выходит и работают они на особом угле, что из торфа пережигают вон в той земляной печи. Кокс называется. От него жару куда больше, но он только для плавки годится, а передела – нет. И печи от него тоже быстро прогорают, но то окупается. Кроме кокса из торфа не то горючая смола, не то масло выходит. Горит жарко. Кузьке для зажигательных болтов лучше его живицы со скипидаром оказалось.
– Кхе! – воевода подкрутил ус. – Наука. Ты мне потом, Лаврух, про смолу ту больше расскажи.
Лавр кивнул.
"Малака! Зажигательная смесь! Интересно, она горит лучше нафты или хуже? Слава Богу, хоть огонь базилевсов они не сделали!
Так, а это-то здесь зачем?"
Взгляд отставного хилиарха скользнул по двум ветряным мельницам. Находиться здесь им было совершенно незачем.
– Скажи, боярин Лавр, – язык отца Меркурия оказался быстрее мыслей, – для чего тут ветряные мельницы? Что здесь можно молоть?
– Для того, отче, что на этой островине ветер дует, почитай, всегда, – боярин Лавр широко улыбнулся. – Я ж сказывал, что эту островину Господь нарочно для плавок устроил: руда добрая есть, торф на кокс годный есть и ветер всегда дует – вот тот ветер и приспособили мехи качать. Мехи на зиму разобраны – там кожи много, а ей мороз не полезен. Вот так.
"Малака!"
– Хитро! – одобрил Лука Говорун.
– А сколько тут железа выходит, боярин Лавр Корнеич? – осведомился, задумчиво покачиваясь с пятки на носок, боярин Фёдор.
– От десяти до шестнадцати пудов за плавку, боярин, – Лавр довольно улыбнулся. – Треть, правда, свинское, но и оно не пропадает.
– А плавок сколько?
– По две в месяц с травеня по листопад делать можно, – Лавр кивнул в сторону печей.
– Это что ж – двадцать плавок за лето?! – погостный боярин выпучил глаза.
– Нет, Фёдор Алексеич, – Лавр покачал головой, – десять, много двенадцать. В одной печи плавят – вторую перебирают. Жар большой – прогорают быстро. А ещё руды надо добыть да подготовить, кокса наделать, кирпичей на починку налепить. А народу нет – пахать-то кто будет?.
– Всё равно, мамкина норка! – рубанул рукой воздух погостный боярин. – Эдакая прорвища железа! Понятно теперь почему у них плуги да лопаты железные!
– Вот того ради боярин Журавль, упокой Господи его душу, – Лавр истово перекрестился, – людоловством и занимался. Чтобы одного мастера или иного ремесленного работника кормить, чуть не двадцать пахарей нужно. А ведь дружина ещё... Такие дела.
– Кхе! – задумчиво произнёс воевода Корней.

Глава 8
Март 1126 г. Кордон. Архипелаг ГУЛАГ. Колыма. Киноварное подворье.

– А теперь, господа бояре, ехать нам на Колыму, – боярин Лавр невесело усмехнулся. – На Киноварное подворье. Оно же Серебряная слобода. Сразу скажу – невесёлое местечко...

***

"Лавр оказался прав – местечко и впрямь невесёлое. Селище похороненных заживо. Я всегда подозревал, что лучше смерть, чем вечное пребывание меж четырёх стен. Хотя, многие простецы, возможно, и позавидовали бы душегубам и прочим преступникам с Киноварного подворья, но не я – медленно отравляться ядом не для меня. Эдакая казнь Сократа, растянутая на годы...
Хотя, как ты уже говорил, Макарий, недалёкого ума простецы могут и позавидовать столу узников. И их можно понять.
С виду ничего страшного в Киноварном подворье нет – несколько домов, обнесённых высоким тыном с вышками по углам. На вышках всегда стражники с луками. Но это снаружи. Изнутри перед наружным тыном стоит ещё один невысокий заплот. Любой узник, перебравшийся через него, подлежит немедленной смерти. Говорят, некоторые так и кончали с опостылевшей жизнью – перелезали через заплот и ловили стрелу. После нескольких случаев, между тыном и заплотом запустили натасканных на людей псов. С тех пор желающих свести счёты с жизнью поубавилось – быть заживо сожранным псами это не то, что лёгкая смерть от стрелы.
Внутри заплота пять строений: свинцово-серебряная мастерская, киноварная мастерская, дом для узников, дом для охраны и трапезная с баней. В прочем, нет – ты забыл дровяные сараи, Макарий. И глубокий колодец. Мастерские можно отличить по высоким, очень высоким, печным трубам. Всё вместе это называется Киноварным подворьем. А ещё Серебряной слободой и Колымской зоной.
А что в мастерских? Небольшие печи к которым подходят плавно изогнутые воздуховоды. Множество литых из свинского железа заслонок, перекрывающих и открывающих ход воздуху и дыму. В свинцово-серебряную печь, вмурован невеликий котелок из свиного железа – в нём и плавят. Сверху закрывают надвижным коробом с окошками – смотреть. Время от времени черпаком снимают сверху плёнку. Сначала одну, потом вторую. Черпают в разные горшки. Первую плёнку – особо ценную и тонкую доверяют снимать только ловкачам. И за её уловление положена награда: хмельное, освобождение на день-другой от работ, говорят, особо ловким, сумевшим снять больше и чище, даже привозили баб – тем, кому они ещё нужны.
Вторую плёнку снова прогревают на решётке и оставляют остывать. Остывшее за ночь мелют ножной мельницей. А смеленное растворяют в уксусе и прогоняют через медный самовар, похожий на тот, в котором получают spiritus. С тем, что в результате получилось тоже что-то делают – уже не помню.
В Кинованой мастерской похоже: Те же печи, те же котелки свиного железа, те же вытяжки, тот же самовар. Только здесь ещё серой воняет. В этой мастерской золотят и серебрят медь и получают из бросовой чёрной киновари драгоценную красную. Ну и выделяют mercurium - живое серебро.
Но куда примечательнее люди, что там работают. Узники. Те, кто попал сюда недавно вполне здоровы на вид, но это временно. Через несколько лет на дёснах возле зубов появляется серо-лиловкя полоса – первый признак отравления. Потом в глазах возникает выражение вечного испуга – заключённые и на самом деле начинают всего бояться. А ещё тупеют, теряют охоту к еде. Живые мертвецы начинают плохо двигаться – как будто вокруг них вода, у них трясутся руки, течёт слюна, набухают и кровоточат дёсны, ломит суставы. Некоторые сходят с ума.
Возврата для них нет. Нет и имён – их зовут по числам. С первого по пятьдесят четвёртый. Сейчас самый старший из живых носит номер тридцать девять. Говорят, он был душегубом, однако звериная жажда к жизни позволила ему продержаться больше десяти лет. Однако узников – здесь их называют "спецконтингент" берегут. Так же, как мастер бережёт дорогой и нужный инструмент.
Яд свинца и живого серебра распространяется по воздуху. Тебе объяснили, что часть этих субстанций при нагревании образует пар. Он и травит. От того вмастерских постоянно топят печи – печная тяга ,через систему особых каналов, выьягивает отравленный воздух. Спецконтингент работает в очках, кожанных масках, очищающих воздух, и перчатках, снимать которые запрещено. И выглядят узники в этой снасти, как черти с иконы сташного суда. Защитную снасть моют мылом и уксусом. Так же и тем же моют лицо и руки спецконтингента, а после рабочего дня их заставляют мыться в бане. Наряд на подготовку бани заключённые воспринимают, как награду – работа на воздухе, а не у свинцовых печей. Да, ещё узникам налысо бреют волосы везде, где те растут.
Чтобы дольше жить живой мертвец должен хорошо есть – это ослабляет действие яда. Вот из и кормят: пять раз в неделю мясо, два – рыба. Заставляют пить много молока – целую крынку. Время от времени дают драгоценное варенье, а летом – плоды и ягоды. Дают мёд. Много сырых овощей. Словом, так ест далеко не всякий воин. Вот эта кормёжка и послужила началом одному крайне примечательному событию, многое перевернувшему в семействе Лисовинов..."
Отставной хилиарх, как наяву, увидел трапезную, где за столами сидели полтора десятка налысо бритых мужчин, ногу каждого из которых украшала увесистая колодка. Живые мертвецы ели. Хорошо ели: щи с убоиной, забеленные сметаной, каша с.мясом, хлеб, свежий и солёный чеснок, молоко. Вокруг стола прохаживались два охранника.
Старший над охранниками, коего боярин Лавр звал просто Хозяином, как раз знакомил гостей со своими поднадзорными. Делал он это в достаточно своеобразной манере:
– Номер тридцать девять, – палец Хозяина указал на одного. – Душегуб. Скоро полтора десятка лет здесь. Никак не сдохнет. Жить хочет. Помнит, что раз чудо случилось – двадцать второго боярин помиловал. В Сибирь на спецпоселение перевёл. Вот и этот выслужиться мечтает
Хозян перешёл к следующему.
– Сороковой, – хозяин опять ткнул пальцем. – Вор. Крыса. У своих воровал. Через то здесь. Скоро законаем. Сорок первый...
Хозяин вдруг резко обарнулся и рявкнул:
– Пятьдесят второй, мухой молоко выпил!
Пятьдесят второй – довольно молодой парень со следами кулачного вразумления на лице угрюмо процедил:
– Не буду. Быстее сдохну.
– Будешь, – по-волчьи ухмыльнулся хозяин и кивнул охранникам.
Те мигом подскочили. Один вытянул провинившегося палкой поперёк спины, заломил ему руку и упёрся кзажал воспитуемому нос, а когда тгт задохнулся, начал принудительно, мелкими порциями заливать в него молоко, не давая выплёвывать.
– Остальным жрать! – рявкнул Хозяин. – И чтобы ни крошки, ни капли мне не оставили. Вы здесь даже сдохнуть не вольны – скот и не более того.
Живые мертвецы заработали ложками.
– Только так с ними, боярин-воевода, – Хозяин слегка поклонился. Они есть инструмент и только. Мне это боярин Журавль объяснил, когда ещё парнями холостыми были. Мне и сотнику Грыму. А мы то крепко запомнили!
– Кхе! - универсальный комментарий воеводы прозвучал задумчиво. – Ну и пусть бы дохли – жалко что ли?
– Так татей воров и душегубов тогда не напасёшься, боярин-воевода, – пожал плечами Хозяин. – Только его обучишь, а он и помрёт. Бесхозяйственно получается.
– Кхе! – боярин Корней прищурился. – Подумаю. Показывай, десятник, кто там у тебя дальше.
– Сорок первый – девку малолетнюю снасильничал, а она не вынесла – утопилась.
– Вот же тварь! – прошипел боярин Алексей Рябой, видимо, вспомнив о своих дочерях. – Чего ж его боярин Журавль не на кол-то?
– Боярин решил, что это слишком легко будет, – солидно ответил Хозяин. – А родных той девки, что просили паскуда им головой выдать – они его берёзами разомкнуть хотели, велел сюда свозить да показать. Они иоглядели да согласились, что это почище кола и размычки будет.
– Умён был боярин Журавль..., – ни к кому не обращаясь произнёс Боярин Фёдор.
– И все тут такие? – полюбопытствовал воевода Погорынский..
– Все, боярин-воевода, – Кивнул Хозяин.
– Ну их тогда к бесу, – решил воевода Корней. – Веди, десятник, показывай каким ремеслом эти до домовины промышляют.
Хозяин молча поклонился и сделал приглашающий жест.

Водник

Дата: Вторник, 21.05.2024, 13:01 | Сообщение # 45

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3592

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

"Внутри, Макарий, тебе не понравилось. Да и кому бы понравилось? Одни кожаные маски чего стоили! А напялить пришлось. Ни у Хозяина, ни у боярина Лавра потачки никто не получил. Эпарх Кирилл, помнится воспротивился, и был осажен. Вежливо, но твёрдо. На воеводу это произвело впечатление. Интересно, не тогда ли он решил сделать то, что сделал?
Кстати, Макарий, ты ведь ошибался, считая, что отец ни во что не ставит сына. Нет, когда-то, видимо, так и было, но на Кордоне эпарх Кирилл увидел и понял куда больше, чем казалось поначалу. В том числе и про сына. Ибо иначе объяснить случившееся я не могу....".

***

С Колымы кавалькада выехала в подавленном настроении. Увиденное на Киноварном подворье не веселило. Один воевода казался хоть и задумчивым, но бодрым. Он о чём-то размышлял всю дорогу и время от времени задавал вопросы то одному, то другому попутчику. Так и выбрались с Гулага на твёрдый берег, где и остановились ноги размять.
– А ну, соколы, ползите сюда, – воевода махнул рукой, подзывая соратников.
Все, включая отца Меркурия подошли ближе. Воевода кивнул, обвёл всех глазами, собирая внимание и, без всякого перехода взорвался:
– Вы чего утворили, козлодуи, тереть вас скрипеть в бога нашего через тридцать три забора вдоль, поперёк и наискось?! Ряд они заключили в Иисуса бога душу! Боярами назвались! Как вас тут, как щенков в отхожем месте не перетопили?! Мозги курячьи! Чудо, ядрёна Матрёна, чудо Господне, что вы – пни колчерукие с руками из зада, Журавлёвские земли под руку взять умудрились! Видать вам их, как заваль на торгу, пряио в руки впихивали! Так вы и то три раза уронили! Мамка вас, видать, в титешнестве десять раз подкинула и ни разу не поймала, и всё башкой в тесовый пол!
"В нос. Чтобы кровь пустить. Помню. Но какая муха его укусила?"
– Охолонь, Корней! – Лука стал краснее своих усов и заиграл желваками. – Почему и зачем так сделали тебе не раз говорено! И ты, титька воробьиная, с тем согласился!
- Согласился! – голос воеводы сочился ядом. – Пока своими глазами степень вашей дурости не увидал! С тебя-то, Лука, спрос короток: Сотню в седло поднял, бунтовщиков здешних разбил, остальному их войску взбрыкнуть не дал, силу показал. И это всё с пятью десятками. Честь тебе и хвала! Хотя всё одно дурень! Тебе вот эти, – воевода ткнул пальцем сначала в сына, потом во внука и, в конце, в Аристарха, – в уши налили, а ты и расплылся, как это самое на солнышке!
"Разнос! Прекрасный воинский разнос! Спектакль! Эпарх валяет Ваньку, как здесь говорят. Вот только зачем? Для чего публично смешивать с навозом своих наследников и соправителя? Интересно, а они это поняли? Сейчас и посмотрим".
– Ну-ка поведай нам, боярин-воевода, чего ж мы такого утворили, что ты от натуги чуть под себя не сходил оравши? – нехорошо усмехнулся Аристарх. – Выкладывай, едрён дрищ! Я жду!
"Кажется, не поняли. Даже то, что это разнос, для опускания с небес на грешную землю. А ведь они и сами прекрасно владеют этим искусством, но приняли за чистую монету. Что ж, врасплох застать можно любого. Это ты, Макарий, смотришь на происходящее несколько отстранённо, ибо только хочешь стать своим, но ещё не стал, а они – они могут счесть такие обвинения предательством. Зачем ты играешь в столь рискованную игру, эпарх Кирилл? Для чего подвергаешь испытанию верность ближайших соратников? Ты же ничего не делаешь просто так!"
– Ну, придётся расаказать, раз сами не поняли, – воевода включил свой знаменитый "ласковый" тон – тот самый, после которого нередко образовывались трупы. – Видать стареешь, Репейка. Или боярство самозванное ум застит. Слушать всем!
Воевода обвёл растерянных соратников взглядом. Бояре Рябой и Игнат опустили глаза, Лука Говорун грыз ус, боярин Михаил ответил деду по-детски невинным взглядом, Аристарх нехорошо прищурился, а во взгляде Лавра, раскалённой до бела сталью, светилось бешенство. Один Бурей одновременно зевал и ковырялся в носу. За спиной Корнея что-то пробормотал под нос погостный боярин. Воеводу это не смутило.
– Слушать всем! – повторил он. – И пальцы загибать! Можете разуться даже, ядрёна Матрёна! Первое – пир по случаю новых бояр забыли! Полюдье просрали! Говорите, что под руку здешние земли взяли, а у вас тут язычники девку-христианку увозом берут, христиан режут да попам морды бьют! Взяли они! Так и уд в отхожем месте не удержишь, как вы взяли! До бунта довели! И тот сами подавить не сумели – местные того Лихаря резали! У холопов тут литеры на руках – вы узнали для чего?! Мож там число зверя начертано? Его, в Писании сказано, тоже на руку да лоб чертить станут! В христианских то землях эдакая пакость, прости, Господи! А вам и в голову не пришло убрать! Козлодуи!
Юный боярин Михаил восхищённо присвистнул.
"О, эпарх, это было прекрасно! Как там говорил боярич Тимофей – натягивать сову на модель земной сферы... Тьфу, как её тут зовут? Вспомнил – глобус! Вот это воевода Кирилл прямо сейчас и проделал! И внук это оценил! Тебе не кажется, Макарий, что он раскусил игру деда?"
А воевода, меж тем, продолжал выдавать на-гора обвинения, не обращая внимания на дерзость внука:
– Литеры с холопов и смердов убрать! Но не раньше, чем вы мне ответите, как сделать так, чтобы они после этого не разбежались! Если хоть один уйдёт, тут землю да воду оставят! Об этом вы тоже не подумали! А сын мой богоданный и вовсе учудил – Мела Толчёного в Ратное послал! На волю! Козлодуй! Пень ненадобный! Ты что, не знал, что у него язык что помело?! И остальные не лучше – игрушки глаза позастили, тереть вас скрипеть! Как же – печи вавилонские увидели! Мечи сказочные, посуда царская! В портки напрудили от счастья! Тьфу! Особливо сынок богоданный – Лавруха! Начальный человек сам краску варить начал! И порты красить! Вместо того, чтобы на всё уряд устанавливать! Ты сколько в игрушки играл, дитятко?! День?! Два?! Три?! А туда же – боярином величаться вздумал! Золотарь ты, а не боярин!
Рука боярина Лавра медленно потянулась к мечу. А глаза и вовсе будто бельмами затянуло. Отставному хилиарху казалось, что он слышит шорох сукна рукава по сукну полушубка. Он уже готов был с криком "Мир!" кинуться между отцом и сыном, но что-то его удержало. Он и сам не понял что. Ладонь Лавра доползла до эфеса, сомкнулась на нём... И тут боярин, к величайшему удивлению отца Меркурия, глубоко вздохнул, выпустил оружие и весело, на самом деле весело, взглянул на взбешённого отца.
"Он понял! И что-то задумал!"
А воевода продолжал фонтанировать:
– Ни хрена у вас порядка ни в чём нет! Ряд ваш для старожилов-огнищан хорош, а смердам, что позже привели, из выгребной ямы лопатой! И душегубы с Гулага никуда не денутся! А мастера?! Про Мела Толчёного я уже говорил – чуть не упустили! А ну как бы ушёл?! С князем Юрием Залесским еле расплевались, а вы, козлодуи, нам чуть новых на шею не накачали! И князей, и бояр, что ещё хуже! Оно нам надо, тереть вас скрипеть?! Ты каким местом думал, Лавруха?! Ась?!
Аристарх с Лукой переглянулись. Лавр приподнял бровь. Рябой и Игнат совсем повесили головы. Михаил же продолжал смотреть на деда наивным детским взглядом.
"Придуривается, Малака!"
– Какого едкого огородного овоща, ядрёна Матрёна, гончары, что царскую посуду делать могут, простые горшки лепят?! – орал вошедший в раж воевода. – Горшков налепить больше некому? Да хрен с ними с горшками – они ж и кирпич делают! Что, Плинфа с подмастерьями того не осилит?! Почему я даже о такой хрени за вас думать должен?!
"А тебя несёт, эпарх! И зачем тебе это, старый ты пердун? Для чего ты втаптываешь в грязь своё семя и соправителя? Я тебя не понимаю!"
– Теперь со сластью этой, что из камыша, – воевода и не думал останавливаться. – Если в нём ягоды варить можно и тем вареньем детей кормить, чтоб не мёрли, то какого ясного красного оно здесь есть, а в Ратном нету?! Камыша мало?! Так если его только тут тремя с половиной калеками косить, так и не будет! Тебе, Лавруха, на моих глазах боярин Игнат тот камыш предлагал! Вот он боярин – сообразил, а ты нет бы в ножки Игнату поклониться да руками и ногами за то ухватиться, нос до неба задрал – поговорим мол, потом! Козлодуй!
– Кхе! – совершенно по-дедовски кхекнул боярин Михаил.
Дед полоснул по внуку бешенным взглядом. Тот, в ответ, явил из себя совершенно иконописное воплощение невинности. Отставной хилиарх перевёл взгляд на Лавра и обомлел – сын воеводы улыбался.
"С такой улыбкой идут убивать! Ты заигрался, эпарх! Пусть Господь вразумит тебя пока не поздно!"
– У нас тут голод намечается, ядрёна Матрёна, или как?! – боярин Корней оседлал нового конька. – Почему тогда эти варнаки на Колыме в три горла жрут?! Подохнут быстро?! Да и хрен с ними – пусть подыхают! Новых купим – Русь обелью не оскудела! А эти за два года сколько сожрут, пока сытые времена снова настанут?! Да троих за одного прокормить можно! Ан нет – в душегубов насильно пихает Хозяин этот! А боярин Лавр на то глазёнкапи хлопает, как девка, что от прохожего понесла!
"Да когда же он выдохнется?! Прости меня, Господи, но у меня уже нет желания останавливать намечающееся отцеубийство!"
– Вы почему, тетерева сизокрылые, с одной Мастеровой слободой носитесь, как дурень с писаной торбой?! – воевода, в очередной раз, сменил тему. – Почему из Ратного никто у здешних полеведов, скотоведов и прочих не учится?! Почему здешние жеребцы, быки, кабаны да козлы ратнинских кобыл, коров, свиней и коз без роздыху не кроют?! Сами тем займётесь?! Здешние зерно и репа урожай в полтора, а то и в два раза больше даёт – почему они в Ратном в каждом семенном ларе ещё не лежат?! Здесь запас есть – я узнвал! Или нам жрать не надо?! Бзднуть не успеете, как сеять пора! Со змеиным железом да стеклом прозрачным в игрушки играете, бояре, а то, что с пустым брюхом и в нужник не сходишь невдомёк, детишки!
"Странно, а почему молчит Аристарх? Насколько я успел его узнать, он никому не позволяет так с собой разговаривать. Попробовавшие переселились на кладбище – смотрят, как растёт трава, снизу. Это начинает пахнуть представлением бродячих мимов, вот только кто тут мимы, а кто зрители?"
– Да и с железом, – Корней не унимался. – У нас лес рубят и на уголь его жгут, а тут из торфа его мастырить сподобились! Легче и быстрее! Вы о том, чтобы этот торфяной уголь к нам возили договорились?!
"По-моему Лавр, услышав последнее, едва не расхохотался!"
– Нам через год куча семян потребуется, – воевода и не думал иссякать, – а где те семена сеять?! Вы о росчистях подумали?! Людей упредили?!
– Упредили, деда, – подал голос боярин Михаил. Валят лес, господин воевода. И в Ратном, и здесь.
– Кхе, хоть на это сподобились. Хватило ума, – пробурчал боярин Корней и тут же заорал снова. – Только на это и хватило! А остальное просрали! Вместе с умом в нужнике оставили! Я тут без году неделя и увидел, а вы с начала Великого поста сидите, как свиньи в берлоге, и ушами хлопаете! И этот, как его, главный амбар здешний, в котором зерно не пропадает, почему ещё у нас не строят?! Собрать всех здешних строителей и в Михайлов Городок послать ума не хватило?!
– Невозможно, боярин-воевода, – совершенно спокойно отчеканил боярин Лавр. – Никак.
– Ты мне поговори ещё! – воевода озверел ещё сильнее, хотя, казалось, больше уже нельзя. – Войско Погорынское летом в поход идёт! И не на один год! И здесь – в нашем логове запас всего должен быть! И допрежь всего еды! Ты хоть это понял?! Отвечай!
– Изволь, боярин-воевода, – совершенно спокойным и даже рассудительным тоном начал боярин Лавр. – Прежде всего дозволь поблагодарить тебя за то, что ты указал нам – твоим боярам на наши ошибки с пиром и полюдьем. Был грех, винимся – не уследили. В оправдание своё можем сказать, что сговор боярича Тимофея и нурманской боярышни Хельги показался нам важнее. Как и посольство князя Юрия Владимировича Залесского. А допрежь всего посчитали мы важным поставить под твою руку здешние земли с их богатством и войском, не допустив тут замятни и раззора. Это нам, волей Божьей и нашими трудами, удалось.
– Златоуст, едрён дрищ! – громыхнул староста Аристарх. – Слышишь, Корней, что тебе сын твой – боярин Лавр говорит? Я и от себя добавлю!
– Позволь мне закончить, боярин Аристарх Семёныч, – Лавр с достоинством поклонился старосте. – Меня боярин-воевода больше всех овиноватил – мне и ответ первому держать. Дозволишь продолжать, боярин-воевода?
Боярин Корней ошалело кивнул.
"Похоже, отец ожидал от сына чего угодно, только не этого. Да и ты, Макарий, тоже!"
– Теперь скажу о хлебе насущном и ремёслах, – боярин Лавр с издевательской вежливостью поклонился отцу. – Всё необходимое и, на сей час, возможное для увеличения запашки и перенятия здешних хитростей сделано трудами боярина Аристарха Семёныча и боярина Луки Спиридоныча, а стало всё то возможно только благодаря моему племяннику – боярину и княжьему сотнику Михаилу Фролычу Лисовину.
За спиной воеводы прыснул в кулак боярин Фёдор.
– Кхе! – только и смог произнести боярин Корней.
– Теперь о ремесле, мастерах и мастеровых слободах, – тем же философски-светским тоном продолжил боярин Лавр. – Их на себя взял я. Дури и безобразия там ещё, конечно, много, но исправляем и, со временем, исправим. Больше всего мешает делу то, что всех много, а всего мало, и быстро эту беду не избыть – слишком сложно тут всё устроено и слишком большой ущерб нанёс мятеж Мирона, о чём тебе уже докладывалось. И потому твои указания по ремесленному делу, есть несусветная дурь, которая всё здесь похоронит! А я тебе того не дам!
– Да ты! – взорвался воевода.
– Не я – ты! – таким же фамильным рыком ответил боярин Лавр. – Хоть голову потом руби, но сейчас ты меня выслушаешь! Ты чего мне тут чуть не час плёл?! Всё перебрал, только мы свою дурь не хуже знаем! И чего не сделано тоже видим! Ты когда сотню в бой ведёшь десятникам приказы раздаёшь, а не портянки проверять лезешь! Мы – начальные люди от тебя – над нами начального человека приказа, что с Кордоном делать, ждали! Цель ты нам должен был дать, куда двигаться будем! И тут дело не боярское даже – княжеское! Не на шаг вперёд думать надо – на двадцать, а то и на пол сотни! А ты что?!
– Ядрёна Матрёна, Лавруха!
– Молчать! Слушать! – фамильное Лисовиновское бешенство в исполнении Лавра перекрыло даже Корнеево. – Здесь детишек азбуке начинают учить так: на кубиках литеры написали, а детишки играют и, заодно, буквы учат и слова складывают. Так вот, боярин Данила сказывал, что был во времена оны такой царь в странах восходных – веселиться любил: давал боярам своим кубики с буквицами "Аз", "Покой", "Он" да "Живете" и заставлял из тех кубиков слово "Счастье" складывать! Вот и ты так!
"Аз", "Покой", "Он", "Живете"... Да это ж! Малака – вот это образ! И поднадзорный понял – даже детская маска слетела!"
Догадался не один отец Меркурий: за спиной Корнея мелко затряслись боярин Фёдор и Осьма, вскинулись Рябой с Игнатом, закусил рыжий ус и отвернулся Лука, фыркнул Аристарх, а Бурей просто заржал в голос.
– Ты уже до мышей это самое! – продолжал рычать Лавр. – Приказ твой где?! Под тобой полторы тьмы душ вместе со здешними и все твоего слова ждут! Что с Кордоном и мастерами делать?! Учить новых?! На Неман перевозить?! Князю отдать?! Брать всё Погорынье под руку или нет?! Или оно тебе без надобности и тогда Мироново дело до конца доводить надо?! Так ты мигни – за день справимся, всех вырежем! Какой будет твой приказ?!
Воевода молча смотрел на сына.
– Молчишь?! Новую дурь придумываешь?! – рыкнул Лавр и, вдруг сменил тон на прежний – рассудительный. – А, может, тебя, боярин-воевода, зарезать? Как того царя, что в кубики играл? Чтобы дури не творил. В нашем роду дурных сотников резать не впервой – дед Аггей научил...
Повисла пауза. Даже Бурей перестал ковыряться в носу. Лавр совершенно спокойно смотрел на отца.
"Он ведь говорит правду! Действительно убьёт. И не потому, что отец его оскорблял, а потому, что он вреден для дела. Ничего личного, как говорится..."
– Если начальный человек вместо дела самодурство своё тешит, то такого начальника надо или убрать, или под траву спрятать, – совершенно спокойно продолжил боярин Лавр, глядя отцу в глаза, – пока других за собой по дури своей не утянул. И порушить здесь всё я тебе, боярин- воевода, не дам! Так какой твой приказ будет, воевода Корней?! Бояре и мужи ждут!
– Что, едрён дрищ, проверил сына, Кирюха?! – громыхнул вдруг староста Аристарх. – А я ведь тебя упреждал!
И тут случилось то, чего никто не ожидал. И, в первую голову, боярин Лавр. Воевода Корней одним прыжком преодолел, отделявшее его от сына расстояние, и сгрёб Лавра в объятия.
– Лавруша, сынок! – не то всхлипнул, не то воскликнул отец, прижимая к себе обалдевшего сына. – Я уж и не чаял!
Боярин Михаил громко присвистнул, а Бурей витиевато выматерился.

Водник

Дата: Понедельник, 20.01.2025, 00:08 | Сообщение # 46

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3592

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

Если бы отец Меркурий был знаком с творчеством Гоголя, он бы, вслед за Городничим, воскликнул: "К нам едет ревизор!". Однако, до появления этой комедии оставалась ещё не одна сотня лет, так что отставной хилиарх, молясь и ругаясь на всех известных ему языках, как мог готовился к охмурению прибывающего княжича, а, главное, сопровождающих его бояр. Тем же занималась и остальная ратнинская элита, разве что ругаясь на меньшем количестве наречий.
Особенно заботили погорынских вятших два вопроса: "Как показать незванным туровским гостям Кордон так, чтобы они ничего не увидели, и как выявить среди слуг и холопов, сопровождающих княжича, княжеских и боярских соглядатаев?".
Если с первой бедой более-менее утряслось – за Кордон решили выдать Приболотную Пятину и часть Срединной, для чего из Острога, где летом перебили стражников, сотворили "боярский двор", куда и вселили временно боярина Юрия и боярича Тимофея, протоптали новые дороги между весями, причём, проложили их так, что ехать умучаешься, и даже обустроили в Отишии "Мастеровую Слободу", в которой и собрали всё, что сочли возможным показать. То, что по этим местам летом прошлась Сотня, должно было помочь скрыть огрехи и объяснить немалое количество новых строений, мол, на пепелище строились. Работали днём и ночью, а работу принимал боярин Фёдор с вьедливостью, поистине, клопиной. Ну, или клещиной. В результате получилась видимость довольно-таки зажиточной, даже богатой, но почти обычной боярской вотчины. А, чтобы никто не сболтнул лишнего, всех новосёлов убрали вглубь Кордона, а на их место вселили старожилов, кровно заинтересованных держать язык за зубами.
Так как погостный боярин был занят на Кордоне, на Княжьем Погосте управлялись сыновья старосты Аристарха, благо им после изгнания ляхов пришлось приводить его в порядок. Разумеется, Аристарховичи действовали в соответствии с подробнейшими инструкциями боярина Фёдора и при живейшем содействии погостного писаря Буськи Грызло и "камиданта" Михайлова Городка – боярича Демьяна, отправленного дедом и погостным боярином на Княжий Погост со словами: "Нехай учится!".
Боярин Фёдор, за время подготовки, успел наведаться в свою резиденцию трижды. В первый раз он обложил управляющих площадно, дал Буське Грызло в ухо, а потом начал распоряжаться, во второй – ругался и распоряжался уже меньше, кое-что одобрил, дал множество советов и ускакал отреконь обратно на Кордон, а в третий отметил несколько недостатков, дал пяток советов, после чего буркнул: "Сойдёт. Давайте дальше сами, а я спать". После чего рухнул и проспал почти сутки.
Остальные начальные люди тоже метались, как в задницу укушенные: готовили, проверяли, инструктировали, указывали и делали ещё уйму дел и делищ: от вбивания в головы лесовиков порядка титулования княжича и его свиты до оттачивания строевой выучки войска и приведения количества мест в нужных чуланах в соответствие с числом прибывающих задниц. От смертельной усталости шатало всех, но успели.
Отец Меркурий, пожалуй, отделался легче прочих. В самом начале всеобщего бедлама он был вызван к боярину Корнею и получил следующие указания: первое – чтобы ни одна погорынская церковная крыса лишнего не сболтнула, второе – чтобы ни одна туровская церковная крыса ничего лишнего не увидела и не услышала, третье – приезжих благочестивыми и умственными занятиями замотать до полного изумления, четвёртое – сколько получится народу из княжеской свиты, а желательно, всю, хоть лаской, хоть таской заманить на исповедь и распросить хитро, тайна исповеди нерушима, но понять, кто из них доглядчик можно, пятое – о доглядчиках немедля доложить Аристарху, шестое – смотреть в оба, седьмое – с отцом Моисеем решить по собственному усмотрению, но лучше его никому, кроме Феофана не показывать. Ну, и восьмое – крепко помолиться, чтобы накануне приезда княжича пошёл снег.
Начать отставной хилиарх решил с пунктов первого и седьмого. Перво-наперво он смотался в Княжий Погост довёл до отца Симона несколько простых тезисов: первое – погост место хлебное и на такой приход желающих найдётся много, а, не дай того Господь, сменится погостный боярин, сменится и поп на приходе, а отец Симон поедет в дальнюю весь на болото с лягушками, второе – отец Меркурий отправится с войском на новые земли, и кому тогда в воеводстве Погорынском быть пресвитером, то есть, протопопом, как не многоумному и всё здесь знающему отцу Симону? Разумеется, если оным отцом Симоном будут довольны владыки земные: воевода Погорынский и погостный боярин. Да и воевода с погостным боярином должны те же самые остаться.
Отец Симон проникся и, в ответ, поведал, что на его приход в Турове зубы уже точили, так что он своего брата во Христе и священноначальника прекрасно понимает и сделает всё, как надо.
С седьмым пунктом возникли некоторые сложности – отец Моисей жаждал искупления. Однако, отец Меркурий это предвидел и имел в рукаве кости со свинцом: матушку Домну и угрозу, что, вслед за пастырем, и его кордонская паства пойдет на епископский суд за отпадение от Христа, а там разбираться никто не будет – загонят на вечное покаяние. Отец Моисей сник и спросил: "А что же делать?", на что получил ответ: "Правду сказать. Скрывался, паству окормлял тайно. И мученичества убоялся, и паству не мог бросить без окормления. Если и был грех, то на мне. И на том стоять твёрдо, хоть на епископском суде, хоть где. И больше рта ни о чём не раскрывать, а если и говорить, то напирать на то, что боярин Александр перед смертью покаялся, а смерть принял от рук бунтовщиков – самых злобных язычников-гонителей, коих княжий сотник боярин Михаил положил под меч. И не забыть сказать, что боярин Александр боярину Михаилу, по примеру первых христиан исповедался, а в чём – ведают Господь и боярин Михаил". А до особого приказа сидеть, как мышь под веником.
С матушкой Домной отец Меркурий тоже переговорил, и, в ходе разговора, удостоверился, что та всё прекрасно поняла и, хотя бы ради детей, взбрыкнуть супругу не даст.
С остальными пунктами было уже не сложно, а, скорее, муторно и многодельно: пришлось дрессировать церковный хор, но тут помог поручик Артемий, с трудом удалось мобилизовать подвизавшихся при церкви баб, чтобы, в случае чего, заговорили спрашивающих до смерти, но ничего лишнего не сказали. Здесь помогла Варвара Чумиха, которую к священнику привёл муж, по прямому приказу своего десятника. Ну, а с псаломщиком и звонарём отставной хилиарх и сам справился – те, хоть и обозники, но в воинском селе выросли и дисциплину понимали. Да ещё за ними обещались присмотреть Илья с Харитошей, а в том, что эти двое, особенно наставник и обозный старшина Младшей Стражи способны заговорить кого угодно, отец Меркурий не сомневался. Бурей же вообще первый предложил свою помошь, заявившись чуть не с целым возом розг. На резонный вопрос: "Зачем?", ратнинский Минотавр ответствовал: "Ты ж им учение показывать будешь, вот и пусть видят, что учишь серьёзно. А не поверят, меня зови – выпорю усомнившегося в лучшем виде. Хоть боярина!", после чего радостно гыгыкнул.
Словом, к сроку управились. Накануне прибытия княжича со свитой, воевода Корней провёл инспекцию и остался доволен. Всеми. После чего велел спать, как перед боем. Собственно, бой погорынцам и предстоял.
Однако, как частенько бывает перед сражением даже с ветеранами, отцу Меркурию не спалось. Появившихся семью сотнями лет позже теорий общественно-исторического развития он не знал, но человеком был наблюдательным, так что к выводам пришёл сходным.
"Итак, Макарий, мы ведём себя подобно динатам. И нашим – имперским, и франкским. Хапнуть как можно больше силы, прав, привелегий, обмануть сборщиков налогов и, что ещё важнее, обвести вокруг пальца других сильных. Правда, здесь сила нужна для дела, которое, как тебе довели, одобряет сам цезарь Мстислав. Правда, здесь есть поговорка: "Князь жалует, да тиун не жалует". От них и бережёмся. Ну и храним тайное знание, само-собой. Эпарх Кирилл впечатлился твоей теорией и, после долгой ругани, признал, что вы были правы.
Хотя, правота правотой, а измена изменой. Сначала мы ради общего дела изменяли самому воеводе, а теперь, во главе с ним, изменяем князю, причём ради самого князя, в том числе, не говоря уж о более высоких целях. Философия, гамо то психо му! А в основе той философии нехитрое наблюдение о том, что от себя гребёт только курица. Правда, мы собирамся размежеваться, чтобы объединиться. Экий, прости Господи, дурной софизм.
Завтра нам всем предстоит превратиться в мимов и играть придётся очень убедительно. Надо показать, что мы верны князю Вячеславу и только ему. А ещё представить дело так, что мы привели к покорности языческого дината. Богатого, даже весьма богатого, но не обладающего ничем удивительным или необычным. Малака! Чего только стоило добыть не выделяющийся доспех и оружие для войска Кордона! Они-то уже давно перевооружились на своё. Долго думали, как обосновать богатство Кордона и численность его дружины. Как ни странно, подсказали нурманы. Мол, боярин добыл богатство с меча на Волчьем море. И, похоже, это правда. Их старший даже вызвался подтвердить это клятвой на мече. Интересно, зачем? Возможно, Лисовины и знают, но тебе не сказали...
Но, кажется, с нурманами получается удачно. Если я правильно понял воеводу Кирилла, дружинниками, что сопровождают княжича, командует сын нового тысяцкого Иванко Захарьича, а последний сторонник похода на Неман и выхода к морю. И статус позволяет сыну донести и до отца, и до князя, что у Погорынского воеводы теперь есть связи на Волчьем море. Это настолько же опасно, насколько и полезно. Князь не идиот. Его ближники тоже...
Что ж, Макарий, попробуем рассмотреть дело с этой стороны. Если тебе не соврали, воевода Кирилл умудрился продать Ратнинскую сотню сразу всем. И, неожиданно для себя, стать кем-то вроде вождя сильной партии земского боярства. Той, что хочет постоянного князя в Турове и готова делиться с княжьими мужами, но с двумя условиями: первое – княжеские бояре становятся земскими, то есть своими, причём, вместе с князем, второе – обрастают землями и кормленьями княжеские мужи за счёт расширения и обогащения Туровского княжества, причём, не в ущерб, а в прибыток земскому боярству. В свою очередь, земские динаты со всем прилежанием участвуют в расширении княжества. И тут воевода Корней им пример, знамя, вождь и сила. Причём, последнее самое важное. Без силы с ними не будут считаться, а наш эпарх собрал силу мало не княжескую, увенчал себя славой полководца и спасителя княжества, да ещё сам отправляет эту силу на Неман, оговорив, разумеется много вкусного для себя. Ну так бескорыстному никто бы и не поверил.
Вторая группа – княжие мужи, готовые осесть в Туровском княжестве вместе с князем и слиться с местными. В прямом смысле – сын тысяцкого, как говорят, недавно овдовел и тут же женился на дочери земского боярина. Эти тоже за расширение княжества. У них есть сыновья, а сыновьям нужны земли. Следовательно, им мы тоже нужны. Вождь этой партии тот самый Иванко Захарьич.
Третья группа – княжеские мужи-перекати поле. Этим нужен князь Вячеслав на более престижном и богатом столе. Лучше всего в Киеве. У этих глаза больше желудка. Сытости они не знают. Им нужны земли, кормления, золото. Всего и побольше. И в средствах получения желаемого они не стеснялись, не стесняются и стесняться не будут. Саранча. Пожрут всё, до чего дотянутся, в том числе и местных бояр, если смогут. Самым умным из них воевода Кирилл сейчас выгоден. Сожрать его они попробуют, если наш поход удастся, чтобы присвоить его результаты себе. А если не удастся, с удовольствием сожрут одно Погорынье.
Но это умные, а умных, как подсказывает опыт, на свете не много. Куда больше хитрых и подлых. Те начальствующие, которым не достаёт ума, с лихвой компенсируют этот недостаток хитростью и подлостью. Вот они сожрут воеводу Кирилла вместе с Погорыньем здесь и сейчас. И такие в свите княжича тоже есть. Эти едут искать то, что поможет погубить Лисовинов. Сейчас они самые опасные.
С ними по опасности соперничает четвёртая группа – земское боярство, которое хочет, чтобы князя в Турове вовсе не было. Туров находился в области великого княжения Бог знает сколько лет, а князь вместо великокняжеского наместника появился совсем недавно. Наместника – такого же боярина, к тому же жадного, легко купить, прикормить или запугать, а дальше вести дела по своему усмотрению. По старине, как они любят говорить. И им Лисовины ни в каком виде не нужны – выскочки, набравшие не по чину и не по очереди, силы, власти и богатства. Их силы, власти и богатства – они в этом твёрдо уверены и чувствуют себя обворованными.
Эти уже не саранча, а глисты, но с саранчой они споются легко. И затем, чтобы отправить князя куда-нибудь отсюда, а самим зажить привычной жизнью, и против Лисовинов.
Мда, Макарий, кажется, ты начал постигать софизм Учителя: "Хороший базилевс должен быть временами обуздываем хорошим Синклитом, но даже очень хорошему Синклиту надо сильно постараться, чтобы не стать хуже очень плохого базилевса". Видимо, пирамида и правда самое устойчивое здание, но только если основание и вершина не разрушают друг друга.
Кстати, Макарий, а почему тебе сообщили достаточно, чтобы ты пришёл к таким выводам, но прямо не назвали никого, кроме сына Иванко Захарьича? Похоже, в твоей верности почти не сомневаются, как и в том, что держать язык за зубами ты умеешь, но хотят посмотреть, как ты отделишь овец от козлищ и что станешь делать с последними. Тоже проверка, но уже другая. Теперь Лисовины, причём, все гуртом, хотят знать твои пределы. То, что тебе можно поручить, кроме твоих прямых обязанностей и превращения деревенских увальней в пехотинцев. Хорошо, если так! А теперь спать! Завтра понадобится свежая голова!"
Отставной хилиарх повернулся на другой бок и заставил себя уснуть.

Водник

Дата: Пятница, 28.03.2025, 11:45 | Сообщение # 47

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3592

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Ночью прошёл обильный снегопад, что привело воеводу Корнея в бурный восторг.
– Знать, услыхали тебя там! – одной рукой владыка Погорынский ткнул в небо, а другой так хлопнул священника по спине, что чуть дух не вышиб. – Ладно, пошли к Федьке кашу жрать. Туровские к обеду дотащатся, успеем оголодать!
Завтракали в одном из складов, превращённых в гридницу. Там предстояло быть пиру, и прислуга, подгоняемая специально для того выписанным с Кордона Беликом, сбивалась с ног. Так что ели погорынские вятшие, невзирая на ранги, за задвинутым в угол столом. Компания собралась представительная. Во главе стола сидели хозяева: воевода Корней и волоститель, он же погостный боярин Фёдор. Дальше вперемешку расположились Аристарх, сотник Михаил, воевода Медведь, полусотник Лука, старший наставник Филлимон, десятник Егор с неизменным Арсением, сотник кордонских нурман Свен со своим заместителем Хальфданом, старшина лесовиков Треска, накануне повёрстанный в воеводские бояре, и клирики – отец Меркурий и отец Симон. Все молчали и споро орудовали ложками, один боярин Фёдор время от времени бросал взгляд на приготовления к пиру и морщился, как от зубной боли.
"Малака! Я хорошо понимаю логофета Фёдора – всё это роскошество оплачивается из его мошны! В свите княжича, говорят, за сотню народу и все не дураки пожрать на дармовщинку! Тут не только зубы заболят, а и кошель, что куда больнее...
Но дело того стоит – чем больше торжественных встреч, тем меньше у гостей времени на вдумчивое обшаривание наших закоулков!"
Лучшие люди Погорынья молча цепляли ложками еду из общих мисок – заведённого молодым боярином Михаилом обычая – каждому свою тарелку сегодня решили не придерживаться.
– Что кому делать все помнят? – нарушил молчание воевода.
– Помним, Корней, помним, – кивнул боярин Фёдор. – Ты уже асем плешь проел.
– И другой раз проем, – хмыкнул боярин Корней. – Много на кону стоит! Как бы не пронюхали, что таимся.
– Эх, Кирюха, Кирюха! – погостный боярин усмехнулся в усы. – Как воевать, так ты первый, а вот подати драть не умеешь! Да не родился ещё тот, кто дани зажилить не попытался. И от нас того ждут. Так что найдут. И нас с тобой за жабры ухватят! Меня особо – чтоб на погосте и к рукам не прилипало! Мы с тобой, конечно, сначала ни в какую, а потом повинимся и последнее отдадим от сиротства нашего – виш, война была: меня ляхи пограбили, а Заболотье мы с тобой вместе пожгли. Оскудели. А я Буську с его записями выпущу – там сам чёрт ногу сломит. А они дожмут! И вот тут мы с тобой сломаемся и недоимку покроем. Лавр дело присоветовал – отдать пяток мечей новгородского дела. Тогда поверят, что последнее от себя с мясом оторвали!
– Жалко мечей, боярин, – скривился Арсений.
– Жалко! – рубанул боярин Фёдор. – От того и поверят!
– И как у них руки не отсохнут – у воев перед походом мечи забирать! – Арсений придал лицу выражение крайнего недоумения.
– Сюха, не скоморошествуй! – громыхнул Аристарх. – И дурня мне тут не корчи! Всё ты понимаешь! Народ к нам гостевать едет... разный. Есть и те, кто за нас. Не по доброте душевной, само-собой – выгоду свою чуют. Так и нам они не без пользы. Вот этим надо показать., что на Неман мы пойдём и там сядем прочно, хоть и из последних кишок, но из княжеской воли не выйдем. Мы и не собираемся, но показать это надо, чтобы пню последнему то ясно стало. Другие же дерьмо наше искать станут. И найдут, да такое, какое нам самим и не снилось. Есть умельцы! Только умельцы те не князю радеют, а кто мошне своей, кто гордыне – высоко наш воевода взлетел, великим боярам ровней стал, бояр своих заводить право заимел – ну как такого мордой в навоз не макнуть? Верно Фёдор говорит – и виниться придётся, и кланяться, и порты поддёргивать и соплями шмыгать! Пошмыгаем для дела-то! Вот им мечами глаза и позастим. И не только мечами! Пусть передерутся – кого как одарили. Думаю, князь того, что мы за недоимки с Заболотья да с Тресковых лесовиков отдадим, и не увидит – жадность она сильнее разума. В Турове они, само-собой, князю в ухо нашепчут и того, что увидят, и того, что придумают, только мы сыну тысяцкого Захарича и ещё кой-кому тоже много чего скажем. Воевода с волостителем наши в Турове разок в эту игру уже сыграли и с прибытком, а теперь всем в неё играть придётся. Верно говорю, боярин Фёдор Алексеевич?
– Верно, боярин Аристарх Семёныч, – кивнул тот и повернулся к воеводе. – Всё, Кирюха, кончай трепетать, ровно девка перед свадьбой – всё одно поятой быть, а, глядишь, и понравится!
Грохнул хохот, и громче всех смеялся воевода Корней.
"Интересно, почему этот разговор завели в присутствии отца Симона и старшины лесовиков? Чем и когда их настолько замазали, что уверены в их молчании? Малака, как многого ты ещё не знаешь, Макарий!"
– Всё, будет жрать! Дел много! – подытожил, отсмеявшись, воевода.

***

Княжичев поезд, как и предсказывал воевода, прибыл около полудня.
– Не все. – определил, прищурившись, боярин Корней. – Не утерпел княжич – большую часть обоза позади оставил, а сам с половиной дружины верхом пошёл – едва пяток саней с собой взял. Слышь, Михайла, тёзка твой нынче боек стал – не тот мозгляк квёлый, которому ты из самострела стрелять давал, а он и удержать толком мог. Так что поберегись...
– Слышу, деда, – кивнул боярин Михаил.
– Остальные, думать надо, тоже слышат, – хмыкнул воевода и повернулся к своейне внушительной свите. – Ну что, соколы, дождались светлого денёчка! Поехали встречать!
И тут, отставной хилиарх невольно фыркнул: боярин Михаил ухмыльнулся, подмигнул деду, подкрутил воображаемый ус и промурлыкал без слов какой-то мотив. Совершенно ни на что не похожий в своей глупой задорности, но жутко прилипчивый. Напряжение, давившее на всех уже много дней, вдруг отпустило. Встречающие, не исключая воеводы, непойми почему расцвели улыбками. Отец Меркурий поймал себя на том, что и сам сушит зубы, радуясь неизвестно чему.
– Тьфу, Михайла, всё бы тебе циркус! – попытался строжить внука дед, но не преуспел, махнул рукой, ухмыльнулся, тем же жестом крутанул ус, оглядел соратников лукаво и гаркнул: – Встретим!
– До смерти гостевание не забудут! – в тон воеводе отозвался Лука Говорун и прищурился, как в бою, когда выбирал цели своим стрелкам. – Где наша не пропадала, а всё жива!
Боярич Михаил чуть тронул шенкелем своего Зверя. Жеребец, ко всеобщему изумлению, поднял переднюю ногу, будто преклоняя колено, и поклонился. А седок развёл руками и скорчил глупейшую рожу.
– Едрён дрищ! – громыхнул Аристарх. – Михайла, тебе заняться больше нечем было, как коня плясать учить?!
– Так то не я! – боярич и сотник заразительно засмеялся. – Прошка с Дудариком кобылу вздумали плясать учить, а Зверь и заприметил. Ну и понравилось ему. И пляски, и кобыла. А эти два охламона и рады стараться – выучили. Когда – ума не приложу. Мне уже учёного показали.
– Смотри, Михайла, чтобы княжич не пронюхал, – хохотнул Лука Говорун. – Отберёт! Я бы точно отбрал!
– Тьфу, скоморохи! – мелким смешком рассыпался воевода. – Поехали! Грехи наши тяжкие, ядрёна Матрёна! Потом посерьёзнел, поймал взгляд внука и, глядя в глаза, веско произнёс:
– Хвалю, боярин Михаил, а за что – сам ведаешь! – широко улыбнулся, на миг сбросив лет двадцать, и добавил. – Хвалю внучек! И вас хвалю, други! Рысью! Пошли!
"Что ж, и этим ремеслом полководца Поднадзорный овладел. Дед и остальные это поняли и оценили – они-то прекрасно знают, что смех гасит страх, а тут сами, включая и тебя, Макарий, оказались в роли роариев перед первым боем, даже сам эпарх Кирилл, а мальчишка вдруг выступил, как старый лохаг. Поднадзорный не перестаёт удивлять...
И всё – боярский статус Михаила признан безоговорочно!"
Тот мотив, что мурлыкал молодой боярин Михаил Лисовин, в двенадцатом веке угадать не смог бы никто, но подходил он к ситуации, как нитка к иголке, ибо была это популярная в середине века двадцатого песня "Школа танцев Соломона Пляра".
"Это школа танцев Соломона Пляра, школа бальных танцев вам говорят", и потому встречать княжича Михаила выехали в поле за стены Княжьего Погоста со всей честью, причитающейся княжескому наследнику – этикет он, как балет – действо весьма формализованное. "Два шаги налево, два шаги направо, шаг впирод и две назад" – спешились за два десятка шагов до туровской кавалькады, кланялись поясным поклоном. "Кавалеры приглашают дамов! Там где брошка – там пирод! Два шаги направо, два шаги налево, шаг впирод и поворот" – княжич не подкачал: спешился, когда встречающие не успели ещё разогнуться, поклонился в ответ, зыркнул на свою свиту – не делает ли кто хозяевам бесчестья.
И всё сам, без подсказок – отец Меркурий понял это по гордости, сквознувшей в глазах высокого седого воина, стоявшего за плечом княжича.
"Что ж, декорум соблюдён – наследник престола достойно чествует заслуженного сановника. Только от чего так нехорошо сосёт под ложечкой, а, Макарий?"
Действо, меж тем, развивалось, как ему и положено. "Дамы приглашают кавалеров. Там где галстук – там пирод! Два шаги направо, два шаги налево, шаг впирод, наоборот!" – княжич ломающимся голосом передавал воеводе похвальные слова от отца, туровские бояре кланялись... А у отца Меркурия сосало под ложечкой всё сильнее. Что-то должно было случиться. Какая-то пакость. Ведь даже в той самой песне она произошла: "Дамы, дамы, помогите Боре! Помогите Боре, вам говорят! Он наделал лужу прямо в коридоре, шаг впирод и две назад".
Однако, гадость никак не случалась – видимо, мысль, что бы по этому поводу не думал отец Меркурий, всё же материальна, так что куплет с предупреждением о необходимости приличного поведения: "Дамы, не сморкайтесь в занавески – это неприлично, вам говорят! Это неприлично, не гигеенично! Шаг впирод и две назад", дошёл до всех: туровские, во главе с княжичем, подошли к отцу Меркурию под благословение, снова кланялись встречающим, именовали Корнея Аггеича боярином-воеводой, Фёдора Алексеича – боярином-волостителем, воеводских бояр – боярами, даже Бурея – господином обозным старшиной. Ратнинские в ответ говорили приличествующие случаю слова, заверяли в верности Мономахову роду и князю Вячеславу Владимировичу, а Бурей, незнамо как, принял вид грозный и, вместе с тем, благообразный, разродился от имени свободных вечников погорынских столь витееватой и верноподданной речью, что туровская делегация на короткое время впала в ступор. Впрочем, ратнинские оказались поражены не меньше. И ведь всё сказал по делу умнейший страхолюд и себя, вопреки обыкновению, не выпятил, а так повернул, что вся речь его – глас народный, он, Бурей, это всё только озвучивает. Так что ещё один куплет: "Сара, Сара, не вертите задом – это не пропеллер, а вы не самолёт..." тоже в жизнь не воплотился.
Пока ратнинские и туровские посреди поля совершали разнообразные балетные па, подтянулся и остальной поезд княжича. Однако, он в действе участия не принял, а споро втянулся в ворота Княжьего Погоста, где всю туровскую делегацию чином попроще принял в свои объятия погостный Писарь Буська Грызло и даже успел всех разместить всех к началу молебна.
Вот тут, согласно сценарию, наступил бенефис отставного хилиарха. Наплевав на то, что гости с дороги, отец Меркурий служил по большому монастырскому чину, да ещё читал сначала по-славянски, а потом по-гречески. Впрочем, это пошло на пользу – туровская делегация прониклась.
Своего туровского конфидента Феофана отец Меркурий узрел не сразу, да оно и неудивительно – в маленькую погостную церковь народу набилось больше, чем, как сказали бы лет на шестьсот позже, сельдей в бочку. Только когда отставной хилиарх запел Верую по-гречески, кто-то в задних рядах подхватил хорошо поставленным голосом. Священник отыскал певца взглядом и чуть не поперхнулся - у самого входа скромно притулился начальник тайной службы епископа. Тот подмигнул отставному хилиарху с донельзя довольным видом.
"Малака! Почему он отирается чуть не на паперти, хотя должен быть в первых рядах?!
А потом был пир. Ну как пир – разминка перед настоящим, что должен был случиться в Ратном. Здесь уже клирики, включая Феофана, на котором отец Меркурий заметил священнический наперсный крест, сидели все вместе. Отставной хилиарх и глава епископской тайной службы делали вид, что едва знакомы. Отец Меркурий, по сложившейся уже привычке, наблюдал за собравшимися.
"Итак, наш друнгарий виглы рукоположен во священство! Становится ещё интереснее: зачем ему надо было в церкви толкаться в дверях, хотя он мог и должен был сослужать мне или, по крайней мере, стоять в первых рядах рядом с княжичем – статус позволяет. Но об этом потом.
Остальные, как и ожидалось, похожи на обнюхивающихся псов – оценивают клыки друг друга, но пускать их в ход пока не спешат. Туровские... Нет, о них пока рано – подумаем на досуге, а пока надо впитывать – разум сам сработает чуть позже. А наши удивили... Медведь, Свен и Хальфдан явно не новички в таком обществе. Интересно, где и у кого они побывали с покойным боярином Александром? Надо выяснить при случае! Кстати, как же им не хотелось даже на время менять свои кордонские мечи на... менее выделяющиеся. Как и эпарху Кириллу, наставнику Макару, даже юному Тимофею, хоть он в душе и не воин...
Но больше всех, конечно, Бурей... Нет, вне всякого сомнения, крытая зелёным сукном шуба, алые сапоги и золотой кушак сделали бы честь любому фазану! Хотя, такой же фазан есть и среди туровских... Но к бесу одежду – лучше займёмся её содержимым. Не думал, что воевода посадит Бурея за стол с княжичем, однако посадил. Видимо, та речь народного трибуна перед Цезарем, что мы недавно слышали, была речью именно народного трибуна и , похоже, не только ратнинского! Когда только успел снюхаться и с кем? И вот мы наблюдаем палача за столом с наследником князя и боярами. И этот наш Бурей, вопреки обыкновению, любезен, вежлив, благонравен и изрядно ироничен, хотя, красивее, разумеется, не стал. И вот это сочетание облика Минотавра с манерами... Нет, не синклитика – видно, что Бурей к такому поведению не привык, хотя в лужу не сел... Тьфу, не о том! Сочетание страхолюдной внешности с осознанным стремлением к вежливости и предсказуемости, а это тоже чувствовалось, поставило туровских в тупик. Всех, включая княжича.
И добавило им пищи для размышления то, что наш народный трибун, если отбросить словесную шелуху, заявил: "Я сила. И за мной сила. Но сила покорная и верная, сначала воеводе Лисовину, а потом всем остальным. Покуда он вам верен – я тоже. И, похоже, такого от нашего Минотавра не ждал не только ты, но и погорынские соправители: Кирилл, Аристарх и Михаил. Но как красиво он сыграл, дав понять туровским, что демос, или, как здесь говорят, земля за Лисовинов. А этот длинный лесовик, как его... О! Треска! Он, ни сказав почти не слова, сумел слова Бурея подтвердить... Бояре туровские ухватили свои бороды, а княжич закусил губу...
Княжич, кстати, тебе, Макарий, жутко не нравится... Какой-то он, нет, не взрослый... Не детский, что ли? За неименеем лучшего, остановимся на этом термине. Даже в Поднадзорном нет-нет да и проскочит мальчишество, а в этом - нет! Какой-то Талос из легенд древних язычников, только не бронзовый. Точно! В нём нет живых эмоций – он всё делает, как надо: имеет выражение лица какое надо, совершает движения какие надо, говорит что надо, когда надо и кому надо. И, кажется, тебе это не показалось... Что ж, будет возможность проверить..."
После второй перемены ратнинский священник поднялся.
– Прости, княжич Михаил Вячеславович, прости боярин-воевода, простите, бояре, но меня призывает моё пастырское служение, – отставной хилиарх поклонился всем названным. – Надлежит мне ехать в Ратное. Оставляю вас на отца Симона.
– Да и мне – монашествующему более за столом сим находится непоилично, – Феофан тоже астал. – Прошу дозволения у княжиче Михаила Вячеславовича и боярина-воеводы сопровождать брата моего в иночестве и священстве к месту его служения. У меня к нему поручение от владыки.
Как ни удивительно, первым поднялся княжич, а, мгновение спустя, его примеру последовали все пирующие.
– Поезжайте, честные отцы, – вежливо дозволил княжий отпрыск и достойно поклонился воеводе. – Ежели хозяин – воевода Корней, конечно, не против.
– Не против, но жалею, что рано нас покидаете – воевода Погорынский развёл руками. – Однако, против службы не попрёшь. Так что незачем вам, честные отцы, прощения просить – тут все люди воинские.
– Жаль нам лишаться вашего общества, – подхватил княжич, – но служение Господу превыше всего иного.
Иеромонахам оставалось лишь поклониться.
– Боярин Михаил, распорядись отцам нашим стражу дать, – воевода обратился к внуку. – Непристало им сам-два на ночь глядя ездить.
Тот кивнул Елисею (или Елизару?) и приказал:
– Передай поручику Василию. Первый и второй десяток в седло. Сам поручик, вместе с десятками, поступает в распоряжение отца Меркурия.
– Слушаюсь, боярин! – Елисей (или Елизар?) исчез.
Так песня для отца Меркурия и закончилась: "Алик, Алик, Алик Рабинович, я имею выйти, я имею выйти, вам говорят! Ви мне помогите, мене замените. Шаг впирод и две назад".
А отставного хилиарха, согласно сценарию, ждали иные песни и танцы. Правда, о том, что епископский безопасник внёс в него изрядные изменения, ратнинский священник ещё не подозревал.

Водник

Дата: Понедельник, 31.03.2025, 15:41 | Сообщение # 48

Сотник

Прораб

Группа: Советники

Сообщений: 3592

Награды: 2

Репутация: 2902

Статус: Оффлайн

***

Старому солдату собраться – что подпоясаться, так что через четверть часа отец Меркурий вывел из конюшни осёдланного и навьюченного мерина, сел в седло и направился к воротам Княжьего Погоста – там, на поле назначена была встреча с Феофаном и эскортом из двух десятков Младшей Стражи.
Отроки уже дожидались. Старший – урядник первого десятка Андрей разлетелся было с рапортом, но священник только махнул рукой, не надо, мол. Стали ждать. Однако, соскучиться не успели – Феофан не задержался. Из ворот выполз здоровенный крытый возок, влекомый не менее здоровенной конягой. Правил санями то ли служка, то ли монашек совершенно невзрачного вида, облачённый в серый овчинный тулупчик поверх подрясника. Рядом с ним на облучке расположился монах вида столь постного и сонного, что отставному хилиарху греховно захотелось дать ему в рожу.
– Отец Феофан просят тебя в возок пожаловать, отче Меркурий, – проблеял довольно мерзким козлетоном "постный" и едва заметно подмигнул ратнинскому священнику. – Там лучше, чем верхами трястись.
Отставной хилиарх едва не обмер – он узнал "постного".
"Гамо то психо му! Если бы я не знал, что колдовства не существует! Так не умеет перевоплощаться никакой мим! Это же старший из той сладкой парочки, с которой ты, Макарий, столкнулся летом в туровском переулке, а потом у кружала, где вы пили с Феофаном! Подручный нашего друнгария виглы по делам тёмным, тайным и мокрым ! Не подмигни он своим особым подмигиванием, ты бы его и не узнал! Даже ростом будто стал меньше! А рожа-то, рожа!"
Воинскому начальнику перед подчинёнными и священнику перед паствой категорически запрещается обнаруживать слабость, страх, неуверенность и удивление, так что отец Меркурий, хоть и не без труда, но вида сумел не показать.
– Спаси тебя Бог, брат мой во Христе, – священник так же еле заметно подмигнул Феофанову подручном – узнал, мол, и обернулся к уряднику. – Господин урядник, вели принять моего коня – в возке поеду.
– Слушаюсь, отче, – урядник козырнул и распорядился. – Отрок Филипп, исполнять!.
Спешившись и отдав поводья, священник откинул полог, занавешивающий лаз в возок и сунулся внутрь. Со света в темноте возка отец Меркурий не увидел почти ничего. Даже споткнулся, однако, кто-то поймал его за руку и помог приземлиться на лавку.
– Ну, здравствуй ещё раз! – произнёс кто-то голосом Феофана. – Ей-богу рад тебя видеть! Мало кому радуюсь, а тебе рад!
Отставной хилиарх всё ещё молчал, моргая глазами, как сова на свету. Феофан, снова откинул полог, высунул голову наружу и обратился к уряднику:
– Чадо, отец Меркурий трогаться велит, – и добавил, видимо своему вознице. - Трогай, Порфишка!
Ответного "Слушаюсь" отставной хилиарх не услышал, что его немало порадовало.
"Что ж, Макарий, хороший знак! Парни признали тебя не просто своим, но акритом и начальствующим. Ратником. А вот всякому туровскому рыжему мясу отвечать по Уставу роарии не желают. И это правильно!
А ведь тут, кроме Феофана, ещё кто-то есть – сопит у дальней стенки. Малака, ничего не вижу!"
Полог, меж тем опустился, полностью отрезав внутренность возка от внешних звуков. Отец Меркурий только по ощущению движения догадался, что возок тронулся.
– Погоди, сейчас огня высеку, – Феофан завозился в темноте. – Надо ж вам обоим нечаянную радость доставить!
"Малака! О чём это он?"
Несколько раз звякнул кремень об огниво, сорвались с него безумно яркие в кромешной темноте искры...
– Только сани не опрокиньте! – Феофан вдруг перешёл на латынь и зашумел, раздувая огонь.
"Да что с ним?!"
Робкий огонёк затеплился где-то внизу, что-то щёлкнуло, епископский ближник поднял небольшой слюдяной фонарь, неровный тусклый свет вырвал из темноты внутренность возка...
– Учитель! – отставной хилиарх, забыв не только о предупреждении Феофана, но и обо всём на свете, рванулся к человеку, которого до поры скрывала темнота.
Седой измождённый монах, безучастно сидевший у противоположного конца возка, широко распахнул глаза схватился за сердце, попытался что-то сказать, но не успел – отец Меркурий сгрёб его в объятия. Возок дёрнулся, и учитель с учеником повалились на пол.
– Учитель, учитель! – Меркурий, не замечая ничего вокруг, гладил внезапно обретённого друга по голове, как ребёнка. – Что они с тобой сделали?
– Ничего, Меркурий, ничего, – к человеку, наконец, вернулся дар речи, – только сослали... И тут ты!
– Хватит задами пол выглаживать, – медная латынь звучала в устах отца Феофана вполне себе по-воински.
Отставной хилиарх помог вновь обретённому учителю и другу утвердиться на лавке и сам уселся рядом с ним.
"Создатель! Как он исхудал! Вес цыплячий! И глаза ввалились... Нумера ? Пытки? Порфирородная и Иларион не врали... И Феофан тоже! Ищейка держит слово... Но как ему удалось?"
– Видишь, ипертим, я не лгал тебе, – в неверном, колеблющемся свете заключённой в слюдяные стены свечи, улыбка главы тайной стражи туровского епископа выглядела... странно. – Обещал нечаянную радость – вот она. И дырка заднице мира, глядишь, не задницей Вселенной, а чем-то получше окажется !
– Pedicabo te vos et irrumabo! – грубо выругался, на той же латыни, позабывший о своём сане отставной хилиарх. – Как ты сумел?!
Феофан зашёлся от хохота. Мгновение спустя к нему присоединился, захлёбываясь кашляющим стариковским смехом, бывший наставник послушника Макария, а затем и брата Меркурия, бывший вифлиофик монастыря святого Георгия во Влахернах, бывший наставник Магнавры, бывший кандидат в консулы философов, бывший член кружка высших имперских интеллектуалов, бывший иеродиакон Никодим по прозвищу Латинист.
– Эка ты меня, как Цицерон Каталину! – утирая слёзы, выдавил из себя Феофан, видимо, от хохота перепутавший латинские окончания. – Расскажу, но позже. Пусть твой учитель сначала поведает, как его на Русь занесло.
– Учитель?! – отставной хилиарх обернулся к нежданно-негаданно вновь обретённому другу.
– Не "учитель", – Никодим улыбнулся, – не надо больше титулов. Просто Никодим, друг мой. Ты так и остался слишком солдатом – всё ищешь перед кем бы громыхнуть мечом о щит. Даже удивился по-солдатски. Не надо. Да и теперь мне надо учится у тебя.
– Отец Меркурий не удивился, ипертим, – совершенно серьёзным тоном, резко контрастировавшим с недавним весельем, поправил собеседника Феофан, – а восхитился. Мне это восхищение, не скрою, приятно, хотя моя заслуга тут невелика. Как это не невероятно звучит, но так Господу было угодно. Иного объяснения тому, что мне удалось выцарапать тебя из Турова, отец Никодим, у меня нет.
– Отец?
– Да, Меркурий, – кивнул Никодим, – меня рукоположили. Теперь мы оба иеромонахи.
– И перед тобой посланец владыки Симона, направленный расследовать обстоятельства мученической гибели отца Михаила и те возможные чудеса, что, по словам твоих прихожан, происходят на его могиле, – официальным тоном объявил Феофан. – А так же отцу Никодиму, славному своей учёностью, поручено разобраться с библиотекой покойного отца Михаила. И срок его служения на сём поприще владыкою не ограничен. А теперь рассказывай, ипертим. Не беспокойся – ищейки умеют молчать. Особенно когда от молчания зависит целостность их шкуры.
Никодим нервно сглотнул. Отставной хилиарх с нежностью посмотрел на обретённого старшего товарища и, неожиданно для себя, поддержал Феофана:
– Расскажи, как получилось, что ты попал сюда? Что произошло в Городе? Феофану можно доверять.
– Верить, вообще-то никому нельзя – даже себе, – хохотнул вдруг епископский доглядчик. – Один купчишка как-то бздануть втихаря хотел, да не рассчитал и полные портки того... – Слово "портки" Феофан произнёс по-русски, видимо, не припомнив сходу латинского слова.
– Что? – вскинулся Никодим. – Что это за слово?
– О! – Феофан воздел палец вверх, от чего по стенкам возка заплясали чудовищно изломанные тени. – Слушаешь. И язык учишь. Хорошо. Значит поймёшь, что мне тебя под топор подводить незачем. Более того, дело у нас общее сыскалось, а какое, то тебе отец Меркурий на досуге поведает. Я же, пока, ничего от тебя не хочу. Разве что услышать, что с тобой на самом деле произошло в Городе, имертим. Пергамент, что вёз безбородый , сопровождавший тебя до Киева, я читал. Даже копию для тебя снял. – Феофан завозился и извлёк откуда-то толстый рулон свитка, – На, прочтёшь потом.
– Почему ты зовёшь меня ипертим? – Никодим изучающе посмотрел на Феофана. – Я лишён этого титула.
– Знаешь, ипертим, – Феофан покачал головой, – ищейки тоже умеют быть благодарными. Я не могу звать тебя иначе, учитель.
– Я никогда не учил тебя!
– Ошибаешься, ипертим! – Феофан наклонился к Никодиму. – Помнишь, больше индикта назад, среди твоих учеников был молодой скифский патрикий? Тогда его звали Гавриилом.
– Да, припоминаю. Умный, прилежный, жадный до науки и...
– И фанатичный, – закончил за него Феофан. – Он принял мучинеческую смерть от рук латинян, будучи уже отцом Михаилом. Следствие о его канонизации ты и послан провести. Но сейчас речь не о нём. Помнишь, у этого Гавриила был раб? Тоже славянин? Ты ещё разрешил ему сопровождать Гавриила и в аудиториях. Глядя на тебя, это сделали и иные наставники.
– Нет, не помню.
– Конечно, не помнишь, – Феофан усмехнулся. – Кто помнит раба?. Зато этот парнишка запомнил того, кто дал ему шанс в жизни. Ооо, он вцепился в этот шанс зубами!
– Я не понимаю тебя!
– Всё просто, имертим, – Феофан поклонился, так будто был синклитиком и, сидя в курульном кресле, кланялся другому, – тот давешний раб сейчас перед тобой. Как видишь, латыни я у тебя научился неплохо.
– Ты думаешь я стану откровенничать с тобой, отец Феофан, – в голосе Никодима прорезалась язвительность.
– Нет, не думаю, ипертим, – Феофан усмехнулся, – Не думаю. И, кстати, ты зря постеснялся назвать меня ищейкой. Меня это не обидит – я ищейка и есть – псина породистая и себе на уме. И откровенности я от тебя не жду. Откровенничать вообще вредно. Обычно. Так что давай представим, что у нас диспут по логике. Ты любил, помнится, их устраивать.
– Диспут? – Никодим устало усмехнулся.
– Да, – Феофан вернул усмешку. – Попробуем порассуждать почему тебя засунули именно сюда, а не, скажем, на Острова ? На Китиру, например – чем плохо местечко? Монастырей там много и все нищие, а сбежать не сбежишь. Или ты считаешь себя достойным башни Анема ? А, может, Нумеры Буколеона?
– На Кетиру нельзя, – отец Меркурий с удивлением заметил, что учитель улыбается. – Ты бы меня ещё в Диррахий послал! Я же Латинист, следовательно, подвержен латинской ереси, а там латиняне близко. А здесь – посреди ничего, поросшего лесом, латинян точно не сыскать.
– Да, – Феофан всплеснул руками, – по-прежнему, видать, на Патриаршем подворье хорошо знают географию кабаков на Месе и больше никакую. Пол года не прошло, как мы воевали с латинянами. Здесь – среди поросшего лесом ничего, как ты изволил выразиться, ипертим.
– Они озабочены горним и земное им без надобности, кир Феофан, – постным голосом отозвался Никодим, выделив, однако, голосом титулование "кир ".
"В какую игру играет Учитель? Он же не раз бывал в опале и знает, что такие развлечения смертельно опасны. И что нужно Феофану?"
– Очко твоё, имертим, – Феофан усмехнулся. – В пергаменте сказано, что ты смущён латинской прелестью. Угадал. Думаю, и остальное назовёшь. Только я то, что изворотлив ты, как угорь, и так знаю – не выжил бы ты иначе. Мне другое интересно. То, что на самом деле было. Понимаю, что можешь и не знать, но догадываешься точно, учитель. Я ведь ещё в Городе кое-что про тебя понял.
– А зачем тебе оно, кир..., – Никодим ненадолго задумался, – спафарокандидат , знать мои мысли? Во многой мудрости много печали и кто умножает знание, умножает скорбь. Или ты подвергаешь сомнению мудрость и беспристрастность судей, наказавших меня земной карой за грехи мои?
– Браво , ипертим! – Феофан расхохотался. – Уел!
– И в мыслях не было, кир Феофан, – улыбнулся Никодим.
– Так я и поверил, – Феофан резко оборвал смех. – Не считаешь нужным откровенничать с ищейкой. Оно и правильно. Только главное сейчас для тебя не это. В грех гордыни ты впал, отец Никодим. Претит тебе, что бывший раб перед тобой – патрицием со времён Старого Рима, благотетеля строит. Поперёк души тебе – ученику Итала, вхожему в личные покои прошлого базилевса, быть обязанным ищейке-вольноотпущеннику. Вот только не должен ты мне ничего! Разочлись уже. Вот ему, – Феофан ткнул пальцем в отставного хилиарха, – обязан. Для меня же сейчас ты лишь монета, которой я с ним расплатился. Смирись. Вот с Меркурием у нас дело общее. Большое – нас переживёт. Какое – твой друг тебе и расскажет. И для дела этого ты нам всё одно полезен будешь. Не потому, что я тебя заставлю или на крючок посажу. Не нужно того – ты сам иначе не сможешь. А вот степень пользы от тебя зависит. Насколько другу и ученику поверишь – настолько и будешь. А навредить, пока в Ратном, не сможешь, а потом и сам не захочешь. Вот в Турове бы мог, сам того не желая. Так что нынче ты мне больше не нужен – ты, пока, как сыгранная фигура в тавлеях – я тебя у Иллариона и Варвары выцарапал и тем соратника своего с крючка снял и от себя опасность отвёл. На этом всё. А дальше – как сам захочешь. Вот так, ипертим!
"Малака! Я не могу раскусить его игру! Или он не играет? Действительно, Никодима я из Ратного не выпущу, и мне в этом помогут. Учитель и правда будет полезен – он не может не учить. Даже если не примет идею о Северной империи. А уж после встречи с заболотным Феофаном и выучениками этого ковена пифагорейцев и подавно!
Малака! Учителя надо делать нашим – только с ним можно посоветоваться о том, стоит ли посвящать туровского Феофана в то, что на самом деле творится за Болотом, а если стоит, то насколько и когда? Нет, учителя надо как можно скорее знакомить с боярином Михаилом, заболотным Феофаном, бояричами Юрием и Тимофеем и... Да! С боярином Данилой! Только как получить на это разрешение воеводы? Задача..."
Пока отставной хилиарх думал, его внезапно обретённый друг молчал. Начальник епископской службы безопасности тоже.
– Что ж, ты хорошо учился. И тебе удалось то, что последнее время получалось не у многих – заинтересовать меня..., – Никодим помолчал, а потом веско закончил. – Ученик.
– Благодарю, учитель, – Феофан, насколько позволял возок, склонился в имперском церемониальном поклоне.
Никодим с достоинством принял дань уважения, дождался когда Феофан выпрямится и только потом повернулся к отставному хилиарху, широко улыбнулся и произнёс:
– А про тебя, старый друг, я этого сказать не могу – твоё латинское произношение ужасно. Ты практиковался? Хотя бы сам с собой?
"Гамо то психо му!"
– Нет, – отец Меркурий виновато развёл руками.
– Я так и думал! – рассмеялся Никодим. – Готов поспорить, ты нашёл что-то связанное с войском и забыл всё на свете, так?
– Так! – теперь рассмеялся и отставной хилиарх.
– Мы это исправим! А то говоришь ты, как дикий франк, – с серьёзным видом заявил Никодим. – И начнём прямо сейчас. Раз наш уважаемый отец Феофан предпочитает говорить на латыни, мы на этом языке обсудим свежие сплетни из Города. Клянусь, года не прошло, как об этом судачили на всех форумах.
Из долгого рассказа Никодима отец Меркурий узнал многое. (Ворос к Борису и Сергею – что может рассказать Никодим?) Но более всего отставного хилиарха поразило, что Феофан слушал с не меньшим вниманием, задавал уместные вопросы и отпускал более чем уместные комментарии, свидетельствующие о неплохом знании предмета.
"Малака, он как-то следит за тем, что происходит в Городе и Империи! Нет, как понятно – купцы и священники с Руси бывают в Империи постоянно, а стремление побеседовать с путешественниками вполне естественно. Своих глаз и ушей в Городе у Феофана, разумеется, нет и быть не может. Вот только чем вызван такой интерес? Стремлением точно узнать насколько велика та река серебра, что течёт между Русью и Империей, или тут кроется что-то большее? Наверное, ещё и дела церкви – зыбь от бурь на Подворье Святой Софии легко может дойти и до столь отдалённых епархий. Случаи были. Но всё ли это? Я, пожалуй, не удивлюсь, если не всё – разучился. Ладно, об этом после!".
И отставной хилиарх выбросил всякую политику из головы и принялся, как губка, впитывать новости с родины.
За разговорами прошло часа два. Никодим явно утомился и не стал этого скрывать:
– Прошу прощения у моих благородных собеседников, но в моём возрасте трудно переносить столь дальнюю дорогу. Мне необходимо отдохнуть.
– Не стоит извинений, ипертим, – светским тоном отозвался Феофан. – Такой путь утомит кого угодно. Я благодарю тебя за столь интересный рассказ и не смею больше лишать тебя покоя. Да и нам с отцом Меркурием отдых не помешает – впереди у нас тяжёлые дни.
Никодим действительно уснул. Дыхание у его выровнялось, через некоторое время он и вовсе совсем по-детски засопел и только коротко всхрапывал изредка.
– Уснул, – шёпотом произнёс Феофан. – Ну, пусть спит. Досталось ему.
– Пусть, – так же шёпотом отозвался отставной хилиарх, помолчал и добавил. – Спасибо тебе за него. Я твой должник.
– Сочтёмся, – кивнул Феофан. – И, может, раньше, чем ты думаешь. Повернуться может всяко – мне может понадобиться логово, где можно отсидеться. Я рассчитываю на Ратное. Или на Неман, куда вы пойдёте летом. Сможешь?
– Смогу.
– Верю, – кивнул Феофан. – Что ж, одной головной болью меньше. Теперь о деле. На Немане вы должны удержаться. От этого зависит очень много. В движение пришли такие силы, что мне о том и думать страшно. У вашего воеводы в Турове всё так гладко не от сырости прошло – из Киева сказали: "Дозволяем!" А уж кто сказал, ты умный – сам догадаешься. Но помощи вам несколько лет не будет – сами выкручивайтесь. Сдюжите – значит будет из вас толк. Тогда и помогать станут. А пока велено не мешать. А не сдюжите – по вашим следам другие пойдут. И ставка в этой игре – море. И потому останавливаться вам нельзя. Тот, кто дозволил, сказал: "Кто что на Немане мечом возьмёт, тот тем владеть и будет. Остановитесь – через ваши головы перешагнут и дальше к морю пойдут. Желающих найдётся много, но шанс у каждого только один. Так воеводе Корнею и передашь, но не сразу. Когда – думай сам. Но и я тут жалом покручу – чего унюхаю, скажу. Но решать тебе – ты на месте. Что в Турове смогу – сделаю: купчишкам в грех сребролюбия впасть не дам, за попьём пригляжу, сирот в Младшую Стражу поставлять буду. Что разузнаю – сообщу. Это первое.
– А что второе?
– Второе, – Феофан дёрнул уголком рта, – берегитесь княжича. Сугубо и трегубо.
– Княжича? Он же отрок?
– У тебя под надзором тоже отрок, – прошептал Феофан с тоской и злобой.
– Эээ
– Ты, брат, не блей и дурня не строй – не мог ты не заметить, что не бывает таких отроков. Вот и княжич после болезни тоже стал, тем, кого не бывает. Только по-иному, чем Михайла. Грешным делом иной раз думается, а не в одном ли со мной котле с дерьмом он варился?
– Я не понимаю
– Так и я, прах меня побери, не понимаю. Зато чую. Ищейка ищейку завсегда опознает. Но откуда у княжича ухватки тайной службы взялись, да не только дар, но и умение – убей меня Бог.
– Ты не можешь ошибаться?
– Нет.
– Твою мать!
– Тихо, друга своего разбудишь, – прошептал Феофан и усмехнулся. – А по-нашему ты уже добро лаешься. С душой.
– А про Михаила что скажешь? – сердце отставного хилиарха забилось в предвкушении.
– А то ты не заметил, – Феофан еле слышно хмыкнул. – Великий бояин, если не князь. Уже сейчас. Деду, по крайней мере, равен. И тоже уже сейчас. Скажешь не так?
– Так.
– А теперь подумай, почему у захолустного сотника, что за год в великие бояре и воеводы взлетел, внук князь, а у князя сын ищейка моих статей? Не знаешь? И я не знаю. Вот только без сил нездешних тут не обошлось.
– Согласен.
– А раз согласен, то что думаешь о том, от кого те силы?
– Хотел бы знать.
– И я хотел бы. Может, с помощью нашего учителя и разберёмся. А познаем одного – познаем и второго. И там решим, что с ними делать.
– Я не чую в Михаиле зла, – отставной хилиарх сам не понял, как у него это вырвалось.
– Я тоже, но что есть зло? Сколько лучшие из ваших базилевсов и наших князей кровищи лили, подлостей творили, горя приносили и до нитки обирали?
– Дела власти...
– А власти нет не от Бога, – Феофан едва не плюнул. – И попробуй тут разберись.
– Придётся, брат, – невесело усмехнулся отставной хилиарх.
– То-то и оно, что придётся. Так что узнаешь чего или почуешь – пиши мне через раз то на латыни, но греческими буквами, то по-гречески, но буквами латинскими. Я так же стану.
– Договорились.
– А, раз так, давай спать, – Феофан демонстративно зевнул.
– Уснёшь тут...
– А я тебе помогу, – ухмыльнулся Феофан. – Любопытство твою удовлетворю. Ты ж страсть как хотел узнать, каким образом мне нашего учителя из Турова вытащить удалось?
– И сейчас хочу.
– Тогда слушай, – Феофан сделал приглашающий жест. – Варвара наша Никодима к князю с княгиней едва не за шкирку притащила. Соловьём пела какой наш учитель великой учёности муж. То, конечно, правда святая, но мне ж это было, что серпом по самому дорогому. – Феофан вдруг взглянул прямо в глаза Макария и резко спросил: – Ты знал, что он учил её в Городе? И не только её, но и Анну, и остальных дочерей базилевса?
– Нет, – отставной хилиарх даже помотал головой.
– Учил, – кивнул епископский прознатчик. – Риторике, стихосложению и латыни.
– Тогда твой способ письма не годится, – усмехнулся отец Меркурий.
– Верно, – согласился Феофан. – Шансов мало, что прочтут, но есть. Научу тебя тайнописи. Но это завтра. А сейчас расскажу, почему Никодима к Турову теперь и на перестрел не подпустят. В кои-то веки похвастаюсь.
– Хвастайся, – разрешил отставной хилиарх. – Наверное, в твоей службе самое трудное молчать?
– Почти, – Феофан усмехнулся. – Почуял я, что, если так дальше пойдёт, меня из наставников княжича попросят, а этого, как ты понимаешь, допустить было никак нельзя.
Отец Меркурий кивнул.
– И тут меня под ребро кто-то ощутимо так ткнул. То ли ангел-хранитель, то ли... Хотя, ребро правое было. И поскакал я на женскую половину княжеского терема к духовной своей дочери боярыне Прасковье – из всех сенных боярынь самой сплетнице.
– И? – не смотря на всё, что свалилось на отставного хилиарха несколько минут назад, история Феофанова плутовства его захватила.
– И поведал боярыне по великой тайности, что душа у меня за княжича болит. Места себе не нахожу. Мол, сослали любомудра греческого сюда в такой вине овиноватив, какую пишут попам да монахам, что до отроков-певчих охотчи, да не попались. Такой в Царьграде обычай. Дальше – сам понимаешь. Княгиня в расстройство пришла. Буйное. Ты только учителю не проговорись, ладно? Ничего лучше не придумалось, а тут – в утку. Ну, и владыке словечко на ухо шепнул, а тот вас греков не любит – мигом рукоположил и сюда спровадил с твоим письмом разбираться. И антиминс грозился следом прислать. Думаю, пришлёт.
– Не проговорюсь, – сдерживая смех пообещал отставной хилиарх. – Но причём тут утка?
– Присловье такое у нас есть, – объяснил Феофан. – Означает, что удачно вышло, как утку влёт стрелой сбить. А теперь давай и правда спать. Долго ещё до вашего Ратного?
– Часа два – по темноте уже доедем.
– Вот и хорошо. Ты как хочешь, а я на боковую.
Феофан привалился к стенке возка, задул свечу и через несколько мгновений захрапел. Отец Меркурий попытался обдумать услышанное, но, к своему удивлению, тоже заснул.

***
Проснулся отец Меркурий от того, что возок остановился, а Фофан, шёпотом ругаясь, нащупывает закрывающий вход полог. Наконец, у него получилось и отставной хилиарх увидел фигуры отроков, скупо освещённые неровным светом факелов.
– Чего стоим? Кого ждём? – отец Меркурий пустил в ход подслушанную у полусотника Луки фразу.
– Ратное показалось, отче, – ответили из темноты голосом Роськи, а потом и он сам выехал на освещённое факелами место. – Не будем стражу нашу полошить, постоим в виду малость. Так что, ежели надо чего, честные отцы...
– Хорошо, господин поручик, – кивнул отставной хилиарх.
– А ты возмужал, чадо, – вдруг обратился к Роське Феофан. – Воин и воинский начальник.
– Благодарствую на добром слове, отец Феофан, – поручик с достоинством поклонился и поворотил коня.
– Ты знаешь его? – обратился к нему отец Меркурий.
– Знавал, – кивнул тот, – ещё в Турове. Его многие знали. О том, как изменилась его судьба, судачат до сих пор. А я эти разговоры поддерживаю.
– Он в Турове был из твоих? – отставной хилиарх решил, что прямой вопрос будет уместен.
– Нет, тогда ни к чему было, – усмехнулся Феофан. – А вот изложение его рассказов твоему предшественнику читал. Занимательно. Верует парень чересчур истово.
– Я знаю, – кивнул священник. – И про предшественника, упокой, Господи, его душу, тоже. Что же до Василия, то жизнь преподала ему урок. А я добавил. Крёстный отец тоже.
–Хорошо, коли так...
– Меркурий, почему мы стоим? – послышался хриплый со сна голос Никодима.
– Мы почти приехали, – ответил другу отец Меркурий. – Начальствующий над нашим эскортом дал время своим и городским акритам привести себя в порядок.
– Отче Меркурий, – встрял в разговор один из отроков, – господин поручик спрашивает, можно ли трогаться?
– С Богом! – разрешил священник.
– Слушаюсь!
Кавалькада тронулась почти сразу. Полог больше не закрывали, и отставной хилиарх отметил, что Роська распорядился запалить побольше факелов – поручик, оказывается, тоже не прочь был покрасоваться.
– Стой, кто идёт! – раздалось с ратнинского тына, когда путники приблизились.
– Первый и второй десяток Младшей Стражи, отец Меркурий и с ним ещё четверо. Старший поручик Василий, – отозвался ехавший первым урядник первого десятка.
Старший ко мне, остальные на месте! – распорядились с тына.
Роська выехал вперёд.
– Стой! Осветить лицо! – приказали с тына.
– Здрав будь, дядька Пётр! – поручик поднял факел. – Так тебе видно?
– Видно, Роська, видно, – хохотнули с тына. – Святоша пожаловал – мелковат ты для вурдалака. Кого в возке привёз?
– Отца Меркурия и с ним ещё четверых.
– А чего он не верхами?
– А ты, дядька Пётр, на его месте отказался бы? – Роська подпустил смешок. – Вон возок какой!
– Дык, в возке-то кто?
– Наш отец Меркурий, а с ним отец Феофан и отец Никодим из Турова, – доложил Роська, – а на облучке служки их.
– В одном возу аж три попа! – хохотнули сверху. – Это ж какой-то поповоз получается! И ты, Роська, тож поповоз – вон скольких за раз приволок! У нас в Ратном столько, поди, и не бывало никогда!
– Тьфу на тебя, дядька Пётр! – в голосе поручика послышалось лёгкое раздражение. – Всё бы тебе срамословить да куражиться!
– Дык я ж поповоза и не видал никогда!
"Ратник Пётр из десятка Егора. Всем хорош, но шутки у него! Пора унимать!"
– Имей уважение к сану, сын мой! – гаркнул отец Меркурий, высунувшись из возка.
– О, и правда отче наш прибыл, – заржал Пётр. – Лается! Отворяй ворота, впускай поповозов!
"Дятел, Малака!"
– А у вас тут весело, – Феофан хрюкнул от удовольствия.
– Ты даже не представляешь насколько!
– Знаешь, друг мой, – вдруг вступил в разговор Никодим, – я ничего не понял, но здесь мне начинает нравиться.
Ворота со скрипом отворились, и кавалькада потянулась внутрь села.