… Публика начала потихоньку притекать в нижний кабак уже после того, как с помоста вынесли четвертого побежденного в кулачном поединке. Воскресенье, конечно же, Божий день, но если с утра отстоял службу в церкви, потом чинно-благородно отобедал с семьей, потом вздремнул немножечко после обеда, то почему бы и не заглянуть вечерком в Никифоровский Циркус? Тем паче, что на торгу вывесили доску: приехал де силач из Пинска и похваляется наших мордобойцев побить! Начальная ставка 3 к 5 – поставил три куны, получил пять, если угадаешь победителя, конечно.
Кое-кто седьмого поединка (с этим самым пинским силачом) так и не дождался – кто продул, кто, наоборот, выиграл и торопился обмыть дуром приплывшее серебро, а кого, особо горячего, и вышибалы из Циркуса на кулаках вынесли. Куда таким идти? Да прямая дорожка в кабак, благо идти недалеко, да и поставлен кабак так, что по пути от Циркуса к городским воротам его никак не минуешь.
А уж по окончании седьмого (последнего) поединка, после того, как хвастливого пинчанина унесли, а Семка Убой получил свою гривну (за победу) и четыре выбитыз зуба пинчанина (на счастье), народ ломанулся в кабак и вовсе стадом. И не только в нижний – застучали сапоги и по лестнице, ведущей в верхний кабак – для «чистой» публики. А там уж все готово: и скатерти белые чистые, и музыка тихонько играет (дабы приятной беседе не мешать), и напитки-закуски не чета тем, что в нижнем кабаке – там-то лишь бы побольше, да позабористей. Здесь же благолепие, даже вышибалы с обшитыми кожей деревянными дубинками глаза не мозолят, а где-то за занавесочкой бдят.
Братья Лукичи – Федор и Павел – на могучую стать и похвальбу пинчанина не купились – поставили на своего, Туровского бойца, хотя Семку Убоя и не любили за зверообразность, буйный нрав и мерзкую привычку плеваться во время поединка в первый ряд зрителей. Поставили и выиграли, настроение было приподнятым. И компания подобралась, не то, чтобы совсем уж приятная, но достойная – княжий полусотник Илья Хайло и подручный княжьего вирника, содержатель склада изъятых товаров Антип. Этот вообще никогда не проигрывал (злые языки болтали, что неспроста, правда единства во мнениях не было – одни грешили на колдовство, другие на дружбу и какие-то совместные дела с хозяином Циркуса Никифором).
Назвать Антипа приятным в общении человеком, пожалуй, никто бы не взялся, а в делах торговых он и вовсе был зверь зверем, но не отнимешь: с выигрыша всегда проставлялся щедро. К полусотнику же Илье братья Лукичи относились покровительственно – когда делали ставки, Илья всегда следовал примеру братьев – на свою удачу не полагался, а соображалка, видать, тоже помогала плохо – это тебе не мечом махать, тут умственность требуется. А у кого ж она (умственность) как не у купцов?
Посидели, выпили-закусили, поговорили о поединках следующей недели и об объявленных Никифором скачках, где вроде бы, тоже будут приниматься ставки. Послушали Илью, рассказавшего о том, что дело это вовсе не новое – в Царьграде издавна существующее. Ипподромом называется, только скачут там не верхом, а на колесницах ездят. Потом послушали, как дерутся в нижнем кабаке (Илья с Антипом даже сходили посмотреть с верха лестницы. Смотрели, правда, недолго – во-первых, вышибалы довольно быстро драчунов угомонили, во-вторых, Антипу чуть не досталось в лоб прилетевшей снизу глиняной кружкой). И все это под ставленый мед, да греческое винцо – настроение стало и вовсе радужным, даже где-то игривым. Илья, под это настроение, принялся рассказывать про цареградских распутниц (прямо, можно подумать, что сам видел, а на самом-то деле пересказывал байки наемников, служивших у греков, да и то не в самом Царьграде, а на восточных рубежах империи, где, кроме диких турок-Сельджуков, никого и нету).
Антип слушал невнимательно, все время оглядываясь на музыкантов, наконец не вытерпел и подозвал полового (словцо новое, а гляди-ка, прижилось, будто с детства знали). Поинтересовался, когда будут песни, и, получив уверения, что вот-вот, блудливо подмигнул Илье. «Вот-вот» длилось долго – умели никифоровские людишки серебро из посетителей тянуть – хочешь не хочешь, а пока ждешь, еще выпивки закажешь. Наконец, на возвышение, где размещались музыканты, выплыла «краса ненаглядная и золотой голос» - сама Анфиса Горлица. Ну что за баба! Былина древняя богатырская, а не баба! Губы сочные, румянец во всю щеку, глаза – глянет обожжет, рост подстать воину, а груди (ох, мамочки!) как говорится: «на одну лег, другой укрылся»! Какой-то мелкий сарацин, сидевший у другой стены, аж заскулил тихонечко от восторга.
А голос! Лукичи сами не видели, но от людей, достойных доверия, слыхали, что побившись об заклад, купцы с дружинниками, как-то уговорили Анфису подняться на колокольню. Так на ее «О-о-о-о!» сам большой колокол тихим звоном отозвался!
Как запела… даже в нижнем кабаке шум затих! Поначалу-то все былины распевала, а потом ударили музыканты плясовую! Эх, плясать в кабаке невместно, но никто же не мешает ногами топать, да кулаками по столу лупить! Ну, побьется посуда немного, так не голытьба же из нижнего кабака – расплатятся! Даже, если кто особо горячий и стол поломает, тоже не беда – тут же новый притащат – в Никифоровых кабаках все для гостей, только плати!
Ну, а чуток попозже, запела Анфиса то, чего Антип (да и другие гости) дожидался – о плотских радостях. И не то, чтобы совсем уж похабщина, какую скоморохи горланят, но такое, что чресла разжигает почище скоморошьей похабели. И, как по волшебству: раз – только что были половые, а, глядь, вместо них девки промеж столов с подносами в руках пошли! И как пошли! Все в новопридуманных платьях, что в мастерской у боярыни Марии Фроловны шьют, под мантильями не косы – волосы завитые, да хитро уложенные, на груди платье узкое (о, Господи, соблазн бесовский!), широкий низ туда-сюда покачивается и шелестит так завлекательно, а под ним каблучки: тук-тук, тук-тук… Мелкого сарацина, с непривычки, затрясло бедного, даже заопасались, как бы падучая с ним не приключилась.
Антип сразу же, как на иголках заерзал на стуле (тоже вещь новая, но привыкли же!), первую девку пропустил, а вторую остановил:
- А полюби меня, красавица!
- Что ж такого доброго молодца не полюбить? Серебришком-то позвенеть способен?
- А то!
- Вот и ладно, да ты не торопись, вот медку-то испей доброго, или тебе больше вино по вкусу?
Знает, зараза, что после появления девок, все питие в никифоровом кабаке вдвое дороже становится! Но Антипа уже не удержишь.
- Пойдем, пойдем в светелку, там и выпьем!
Федор Лукич чуть не застонал вслух. Умеет же Никифор дело поставить… прохиндей, туды его в печенку! Жена дома, полюбовница на посаде, да и холопок, очень даже пригожих, в достатке. Но до них же тащиться через полгорода, а душа-то прямо сейчас горит (да и не только душа). Ох, права супруга Авдотья Романовна – кобель, кобель и есть, прости Господи! А! Пропади оно все пропадом, знал же, куда шел! Свечку… Николе Мирликийскому, покровителю плавющих и путешествующих… десяток свечей… А сарацин-то! Аж троих девок с собой поволок! Мелкий, мелкий, а гляди-ка ты! Богородица, Мать Пресвятая Заступница… пуд воску пожертвую… потом…
- А полюби меня, красавица!!!

Вот так как-то.